Яд и Меч

Другая проблема крылась в том, что айоры всегда искали место получше: где кормят сытнее, одевают богаче и относятся благожелательнее. Так что средняя стоимость содержания одного айора была в полтора-два раза выше обычного южного раба. От этого многие господа приобретали рабов в Детхае, во время пресловутого весеннего Рабского Торжища. Местные рабы, выросшие со следами плетей на спинах, были смиреннее овец и требовали немного. А еще у них отсутствовала всякая грамота. Некоторые из них не покидали земли нового хозяина в Ноэле ни разу за всю жизнь, а от того и знать не знали о том, что могли уйти раз в десять лет, а их статус теперь стал айорским, а не рабским. Хотя, даже если узнавали, то, напуганные и униженные, влачащие жалкое подчиненное существование, они боялись уйти. Не все, но многие.

— Тео Юлиан! — Фийя нахмурилась и сжала пухлые губы. — Мне все равно, как там меня будут звать. Возьмите меня с собой! Я служу Вам!

— Фийя, — шумно выдохнув, граф ответил поцелуем и прижал к себе женщину. — Я тебя прошу, останься здесь и откликнись на теплые взгляды Остена. А когда я вернусь, через несколько лет, то все будет как раньше, с той лишь разницей, что ты будешь жить рядом с мужем и ребенком, а не со мной.

— Несколько лет? — вскрикнула в негодовании Фийя.

— Да.

— Пожалуйста, возьмите меня с собой. Мне все равно на Остена! Я служу Вам! — а потом айорка вспомнила и добавила, уже тише. — А Остен к тому же куда-то запропастился.

— Как это?

— Ну… Его на калитке видали с Бисаем. А потом раз… И нет ни его, ни Бисая. Кьенс искал их, но бесполезно, словно морские русалки уволокли.

— Странно… Мне никто не говорил об этом…

— Так они ж пропали сразу после Вашего отъезда. Матушка Ваша ворчала, что сбежали.

— Глупости, право же, — граф Лилле Адан помотал головой. — Куда они могли деться?

— Тео Юлиан. Так вы возьмете меня с собой? Не оставляйте меня здесь! Я хочу быть с Вами и только с Вами.

По бледным щекам женщины пробежал румянец и она вытерла ладошкой остывающие на глазах слезы. То, что Остен пропал, ее немного огорчило, но Фийя решила, что, раз уж тот молодой и симпатичный вампир сгинул, то граф теперь непременно возьмет ее с собой. Поэтому служанка была даже рада тому, что так случилось.

Юлиан молчал. Настала его очередь задуматься о положении Фийи в сложившейся ситуации и о пропаже стражников.

— Фийя. Я не хочу, чтобы в Элегиаре ты страдала: от одиночества, от жестоких законов, от власти чужой земли…

Граф знал, что исчерпал аргументы. Весомого повода оставлять Фийю у него не было. Но наблюдая, как Фийя возится с племянниками, он не раз убеждался, что ей пора обзавестись семьей. Хотя Юлиан и привязался к айорке, граф понимал, что с годами страсть к ней, и так едва теплая, целиком остынет. Пока служанка была молода и привлекательна лицом и телом, граф рад был видеть ее рядом, целовать ночами, пусть уже и не так горячо как раньше. Но что будет через десять, двадцать, тридцать лет? Он любил Фийю, как ту, о ком заботился, любил ее покорный характер и милый взгляд, любил за преданность. Но сердцем он ее не любил, ибо в сердце его — одна Вериатель.

Граф хотел, чтобы айорка нашла себя в детях. Тогда она перестанет обожествлять Юлиана и покинет его спальню, сама. Но помимо Остена в воспоминаниях Фийи он не обнаружил никого подходящего на роль мужа.

— Я не смогу страдать, когда вы рядом! — прошептала Фийя и прижалась худым телом.

Она безумно, но кротко любила его уже тридцать лет. Любила в нем каждую черту лица и тела, понимала, о чем говорит всякий вздох и промелькнувшая эмоция. Фийя знала, что Юлиан хмурился по-разному: иногда — сердито, чаще — задумчиво, а порой — насмешливо-радостно. За долгое время айорка изучила Юлиана всего целиком и, проведя рядом с ним почти всю жизнь, не представляла себя отдельной от него. С трепетом и любовью Фийя взяла мужскую ладонь и поцеловала, а потом приложила к своей щеке. От этого граф чуть смутился, но, поразмыслив, его лицо осветила печальная улыбка.

— Хорошо, Фийя. Ты поедешь со мной.

После того, как айорка забылась сном под легким, но пышным одеялом, Юлиан оделся и спустился в гостиную. В комнате царил мрак, но белоснежные волосы Мариэльд сияли серебром даже в темноте. Графиня погрузилась в мягкое кресло и отрешенно смотрела в черный камин, а на губах ее бродила блаженная улыбка.

Потянув носом воздух, Юлиан учуял в запахах, что окружали худощавое тело матери, аромат старика-веномансера. Вот так чудеса! Что же случилось, отчего Мариэльд и Вицеллий сблизились — этого Юлиан не мог взять в толк. Его матушка, женщина высокомерная и надменная, ни разу за тридцать лет, что Юлиан жил в особняке, не спала с мужчиной. По крайней мере, граф не замечал за ней ничего такого. Но, вспоминая слова матушки на суде о том, что Гиффард был ее любовником, Юлиан сделал вывод — Мариэльд позволяла касаться своего тела лишь подобным ей.