Яблоко Немезиды

— Я считаю, господа, — важно произнес профессор, — что тут произошла ошибка. Да, ошибка, — повторил он. — Господину Мелтону я уже сообщал об этом. Но господин Мелтон счел необходимым, чтобы я высказал свои соображения вам. Так вот. Видимо, господин… э… Коун решил, что Кнут Диксон мой пациент. Эта ошибка повлекла за собой цепь умозаключений, неверных уже потому, что посылкой для них послужила ошибочная мысль. Я психиатр, господа. И, являясь таковым, конечно, не мог не замечать некоторых странностей в поведении нового друга Эльвиры. Его циклотимии — так мы называем подъем и спады настроений — были выражены довольно ярко. Я даже отмечал легкую маниакальность. На выходах из этого состояния наблюдалась некоторая депрессивность. Однако все это не давало никакого права считать Диксона психически неполноценным человеком, тем более изолировать его от общества. Все мы в той или иной степени циклотимики, господа. Кстати, многие гениальные люди были циклотимиками с явно выраженными переходами от одной фазы настроения к другой — противоположной. Я прошу прощения за это маленькое отступление. Оно необходимо мне, чтобы вы, господа, поняли основную мысль. Я ее изложу возможно популярнее. Эта мысль заключается в том, что быть циклотимиком — не значит быть сумасшедшим. Не столь давно я эту мысль высказывал в печати. Не отвергаю ее и сегодня. Ибо и тогда, и сегодня вопрос ставился о психической полноценности Кнута Диксона как творца и как человека.

А теперь позвольте мне вернуться к началу. Господин… э… Коун ошибочно предположил, что Диксон — мой пациент. Я понимаю господина Коуна. Долг призывает его выяснить все. Господин Коун обращается ко мне. Логично? Только в том случае, если бы Диксон являлся моим пациентом. Тогда я, возможно, мог бы помочь следствию. Ибо лечащий врач лучше других осведомлен о том, что можно ожидать от больного. Но я не лечащий врач. Я дружен с Эльвирой Гирнсбей. Я никогда не одобрял ее выбора. Но любовь, господа… Любовь ведь не прислушивается к советам.

Закончив эту небольшую речь, профессор Кирпи удовлетворенно облизал губы и взял сигару. Господин Мелтон бросил взгляд на Коуна.

— Вы считаете, что Диксон мог совершить преступление? — спросил Коун.

— Каждый может совершить преступление, — ответил профессор. — Все зависит от обстоятельств.

— Обдуманное преступление, — уточнил Коун.

— Я полагаю, что высказался довольно ясно, — заметил профессор. — Я сказал, что Диксон не был сумасшедшим.

— А шаха вы знали? — спросил Коун.

— Нет, — отрезал профессор. Коуну показалось, что он рассердился. Шеф тоже уловил это и заметил:

— Коун, вы увлекаетесь.

— Пожалуйста, — снисходительно произнес профессор Кирпи. — Я понимаю, господин Коун взволнован этим прискорбным происшествием. Ему, безусловно, хочется проникнуть в тайну. Я не возражаю, господин Коун. Вы можете задавать вопросы на любую тему.

Это был щелчок в нос. Коун проворчал:

— У меня вопросов нет.

Шеф обратился к Грегори. Тот отрицательно покачал головой. А когда они вышли из кабинета шефа, сказал:

— Ну и характер у тебя.

— Пошел он к дьяволу, — беззлобно сказал Коун. — Циклотимики. Все мы циклотимики, Грегори. А Кнут смылся. Мы никуда не годны, Грегори. Нас надо гнать из полиции в шею. Циклотимики! Профессор отлично промыл нам мозги. Честное слово, Грегори, я проникся к нему уважением. Он ясно дал понять, что нам пора в отставку. Циклотимики, — повторил он, когда вечером встретился с Фрименом. Тот округлил глаза. — Вы что? — спросил Коун. — Никогда не слышали этого слова?

— Нет, — покачал тот головой. — Где вы набрались этой премудрости?

— Меня просветил профессор Кирпи. Он сказал, что полиция не имеет права совать свой грязный нос в дела, которые ее не касаются.

— Даже если это убийство?

— Так, Фримен. Вы быстро схватываете суть. Профессор именно это и хотел сказать. А наш глубокоуважаемый шеф смотрел ему в рот и поддакивал. Они ведь друзья с Кирпи. Нет, этого не передашь словами. Это надо было посмотреть.

— Нельзя ли пояснее? — спросил Фримен.

— А что, собственно, вам не ясно? — в свою очередь задал вопрос Коун.

— Все, — сказал Фримен.

— Коротко это выглядит так. И Грегори, и шеф, и профессор, и колдунья хотят уверить меня, что убийца шаха — Диксон. А я этому не верю.

— Но ведь есть доказательства, Коун.

— Не только, Фримен. Есть еще профессор Кирпи. И в этом-то загвоздка.

— Вы что-нибудь узнали?

— В том-то и дело, что ничего. Даже, кажется, потерял надежду узнать.

— Вы великий притворщик, — улыбнулся Фримен.

— Циклотимик, — сказал Коун. — Всего-навсего циклотимик, переживающий сейчас очередной спад настроения. Я вполне созрел для похода к Броуди. Пойду брошусь старому пьянице в ножки и буду молить сказать мне, что он все-таки видел ночью из окна своей спальни.

— Честное слово?