«Я» значит «Ястреб»

Меня обуревала злоба, природа которой была мне не совсем понятна. Так злишься, когда что-то не складывается. Когда пытаешься засунуть в коробку какую-нибудь вещь, а коробка чуть меньше, чем надо. Ты все крутишь эту вещь, надеясь, что, может, она войдет хотя бы под углом. Но постепенно осознаешь, что скорее всего все-таки не войдет. И наконец понимаешь, что у тебя точно ничего не получится, да и с самого начала не могло получиться, но это не мешает тебе нещадно давить на гнусную штуковину в отместку за то, что она не влезает. Именно так и было со мной, только я была одновременно и коробкой, и не влезающей в коробку вещью, и человеком с синяками и порезами на руках, который вновь и вновь пытается впихнуть вещь в коробку.

Внутри у меня скопилась ярость, и ее могло спровоцировать что угодно. Однажды утром в рабочий день под небом цвета мокрого цемента я с трудом выбралась в город, чтобы встретиться с коллегой из Узбекистана. Мы познакомились прошлой зимой во время моей научной командировки в Среднюю Азию. Тихий, аккуратный человек, очень приятный. Мы жили с ним вместе в палаточном лагере посреди замерзшей пустыни, ели фаршированную бараниной айву в придорожных забегаловках на Великом шелковом пути, стояли на берегу Сырдарьи. Недавно он приехал в Кембридж и захотел встретиться. Мы пришли в кафе и сели за столик. Мне он нравился. Я знала, что надо о чем-то говорить, но не могла вспомнить, как это делается. Выдавила несколько слов. Но они прозвучали фальшиво. Бесцветно улыбнувшись, я посмотрела в окно и отчаянно попыталась вспомнить, о чем обычно беседуют в таких случаях. Но там, за остекленным фасадом банка на другой стороне улицы, я увидела женщину в сером рабочем халате и чулках, которая, стоя на стуле, сдирала со стекла большой виниловый плакат с поющим жаворонком – рекламу какого-то финансового предложения. Жаворонку, как и предложению, пришел конец. Женщина вцепилась ногтями в клюв птицы и начала отдирать от стекла ее голову. Птица исчезала сантиметр за сантиметром – сначала она висела без головы, раскинув крылья, затем от стекла оторвали по очереди каждое крыло – их соскоблили ногтями и пластмассовым скребком – а вскоре исчезло и последнее перышко хвоста. Женщина скомкала жаворонка в шарик и бросила на пол.

Я почувствовала, как во мне поднимается слепая, холодная, доходящая до дрожи ярость. Я ненавидела эту женщину. Хотелось броситься в банк, наорать на нее, поднять с пола скомканный шарик, который когда-то был жаворонком, и унести его домой. Разгладить. Спасти. Сидевший напротив узбекский коллега смотрел на меня с таким же выражением смущения и участия, какое было на лице официанта в день папиной смерти. От этого я еще больше разозлилась. Я злилась на женщину, которая содрала жаворонка со стекла, злилась на этого милого, ни в чем не повинного человека, который не дал к этому никакого повода. Пробормотав какое-то неубедительное объяснение, я сказала, что «мне очень тяжело после папиной смерти», «вы здесь ни при чем» и «извините, это ужасно, но мне надо идти». Перейдя улицу, я прошла мимо окна. Женщина опять стояла на стуле и наклеивала на стекло новый плакат: гигантскую стрелу, нацеленную в никуда. Я отвела глаза.

А потом я начала бить папину машину. Совершенно не нарочно. Просто так получалось. Врезалась в оградительные тумбы, давая задний ход, царапала крылья кузова о стены, снова и снова в отчаянии слышала скрежет металла, выходила из машины, тупо терла пальцами по новой вмятине, как будто это могло исправить дело, ведь краска-то была уже содрана и даже виднелся металл.

– Ты наказываешь отцовскую машину за то, что тебя покинул отец? – спросила меня одна подружка, увлекающаяся психоанализом и довольно бестактная.

Я задумалась, а потом ответила:

– Нет. – И даже смутилась, что не смогла сказать ничего интересного. – Но я не чувствую габаритов своей машины.

Это была правда. Я не могла удержать в голове ее размеры. И даже собственные размеры. Поэтому со мной все время что-то случалось. Я била чашки. Роняла тарелки. Спотыкалась. Сломала о косяк палец на ноге. Я стала неуклюжей, как в детстве. И только во время обучения Мэйбл вся моя неловкость улетучивалась. Мир с ястребом был защищен от любой неприятности, и в этом мире я ощущала каждую клеточку своего тела. Ночами мне снились тренировочные шнуры, бечевки и узлы, клубки шерсти и летящие к югу стаи гусей. И каждое утро я с облегчением шла на крикетное поле, потому что с ястребом на руке знала, кто я такая. И даже когда мне хотелось упасть на колени и плакать, потому что Мэйбл опять собиралась улететь от меня, я на нее не сердилась.

Глава 15 По ком звонит колокольчик

– Черт побери, Хелен, она спокойна, – говорит Стюарт. – Я слышу, как бьется у нее сердце. Она ничем не встревожена.

Наклонив голову над столом и обхватив сложенные крылья моей заклобученной птицы, Стюарт держит Мэйбл на кухонной диванной подушке твердо и нежно, точно это хрупкий стеклянный сосуд.