«Я» значит «Ястреб»

И тут я замечаю, что голое поле, на котором мы тренировали Мэйбл, сплошь покрыто осенней паутинкой – миллионами блестящих нитей, причесанных ветром на каждом сантиметре почвы. Освещенный заходящим солнцем, этот трепещущий шелк волнуется, точно серебристая водная рябь, доходя до моих ног. Эта неземная красота – работа миллионов малюсеньких паучков, ищущих себе новый дом. Каждый из них сплел шелковую ниточку и выпустил ее в воздух, чтобы улететь из того места, где вылупился. Бесстрашные воздухоплаватели взмывают вверх, ветер несет их, разметает по окрестностям и бросает на землю. Я долго не могу оторвать от поля глаз. Вспоминается осенний вечер во время прошлогодней поездки в Узбекистан. Я сидела на земле у палатки, гадая, откуда идет жуткое зловоние – от разлагающегося трупа коровы или кое-чего похуже. Передо мной на много километров вперед простирались болота и пустыни, а еще дальше, исчезая в туманной дымке, возвышался Ферганский хребет. Вдруг я увидела странное явление: в воздухе зависло что-то непонятное, какие-то белые вопросительные знаки, которые удивительным образом не подчинялись законам физики. Ветра не было, однако они колыхались, опускались и поднимались со сверхъестественной медлительностью. Что это такое, черт побери? Я побежала к одной такой закорючке. Придвинулась к ней как можно ближе, так что она оказалась в нескольких сантиметрах от моего носа, но все равно не могла определить, что это такое. Длиной она была от моего запястья до кончика среднего пальца, белая и извивающаяся, как макаронина. Из чего она сделана – непонятно. На ум пришли манна, сода, пепел и аэрозольный серпантин. Но когда я вгляделась очень-очень внимательно, а закорючка очень-очень медленно поползла вверх, в основании этого белого пенистого завитка я различила почти невидимую нить. И в самом низу этой нити сидел малюсенький паучок.

На следующий день я оставила Мэйбл дома и поехала на поезде в Лондон. Мне не хотелось ее оставлять и не хотелось ехать. После смерти папы город жил в моей памяти, как бледный, болезненный призрак под громоздящимися тучами. Но теперь, поворачивая за угол Флит-стрит, я обнаружила, что он уже не такой пустынный. Это был мрачный, непостижимый муравейник, построенный из мусора и стекла, с банкирами и трейдерами, которые снуют по глубоко прорезанным в муравейнике улицам. Подоконники, заграждения, проезды. Забитые водосточные желоба, противоприсадные шипы, тротуары, испещренные пятнами затоптанной жвачки. И неожиданно – церковь Сент-Брайд, забранная оградой и стоящая на возвышении из камня с зеленоватыми вкраплениями. У двери меня ждали фоторедактор из папиной газеты, мама и брат. Редактора я раньше не видела. Жесткий взгляд голубых глаз, лицо кулачного бойца, крепкое рукопожатие, костюм в тонкую полоску. Встречу устроил он: газета заказала поминальную службу по отцу, и мы пришли обсудить ее со священником. Пройдя в комнату для собраний прихожан, мы решали, какие выбрать псалмы, отрывки из Евангелия и песнопения, кому выслать приглашения, кто будет говорить. Я сказала, что хотела бы выступить. Мы побеседовали еще немного. Мама в сером свитере и розовой жилетке сидела очень прямо – аккуратно причесанные волосы, бледное, напряженное лицо. Мамочка. Джеймс казался еще бледнее. Он быстро улыбнулся мне одними губами. В глазах у меня защипало. Джеймс сказал священнику: «Я работаю дизайнером и мог бы помочь в проведении службы, как вы думаете?» Священник кивнул и подтолкнул через стол в нашу сторону несколько отпечатанных буклетов. «Эти остались после прошлых поминальных служб, – сказал он, непроизвольно склонив голову с заботливым сочувствием. – Может, они вам пригодятся». Я взяла ближайший. С обложки мне улыбался незнакомец средних лет с изображенной на галстуке фортепьянной клавиатурой. Я долго разглядывала его лицо, с силой прижав подушечку пальца к уголку жесткой обложки, чтобы этот маленький очаг боли отвлек меня от той боли, что скрывалась в сердце.