Когда с крикетного поля устранены все соблазны, я, как обычно, начинаю подзывать Мэйбл. Она прекрасно долетает до моего кулака, покрывая расстояние в тридцать шагов. Но во второй и в третий раз сначала сильно бьет по перчатке обеими ногами, потом взмывает вверх, пытается повернуться в воздухе, начинает шарахаться туда-сюда, замирает и наконец оказывается на земле в нескольких метрах от меня. Уронив крылья, она тяжело дышит, и кажется, вот-вот взорвется. Теперь мне уже не до смеха. И я понимаю, почему аустрингеры на протяжении многих веков славились своим сквернословием. Я тоже не выдерживаю. Во всем моя вина. Знаю. И ненавижу себя. Надо успокоиться. Не выходит.
Однако по виду мужчины не скажешь, что его удалось убедить.
Я подхожу ближе, и они замолкают. Привратник узнает меня. А я его.
– Здравствуйте! – весело говорю я и объясняю, чем занимаюсь с ястребом на священной университетской земле.
– Гм, – отзывается он, с подозрением оглядывая Мэйбл. – Вы и студентов собираетесь с ней ловить?
– Только разгильдяев, – говорю я и добавляю заговорщицким шепотом: –
Это правильный ответ. Привратник смеется. Ястреб его заинтересовал, и ему хочется узнать о птице что-нибудь еще, но не сейчас, поскольку он на службе и долг зовет.
– Прошу прощения, – говорит он. Вновь выпрямляет спину и, прищурившись от яркого солнца, важно шагает к группе бедолаг-туристов, решивших устроить пикничок на краю поля для регби.
Я тренировала ее вечером. Я тренировала ее утром. Кормила кроликом в шкурке и кроликом без шкурки. Давала ей цыплят, предварительно выпотрошив, сняв с них кожу и вымочив в воде. Я снижала ее вес. Я позволяла ей набрать вес. Потом снова его снижала. Я надевала разную одежду. Я перепробовала все, чтобы справиться с проблемой, хотя была уверена, что сделать это невозможно, потому что проблема кроется во мне. Иногда Мэйбл летела прямо ко мне на кулак, иногда пролетала сверху, и никогда нельзя было сказать, как она себя поведет в очередной раз. Каждый полет становился чудовищной игрой случая, орлянкой, а на кону было нечто, очень напоминавшее мою душу. Я стала думать, что птица отворачивается от меня по той же самой причине, по какой от меня сбежал человек, в которого я влюбилась после папиной смерти. Как будто во мне есть что-то не то, что-то отталкивающее, заметное только ему и ястребу. Каждый вечер я делала записи в дневнике, заведенном после появления птицы. Писала кратко, без эмоций, сообщала подробности о погоде, о поведении Мэйбл, приводила цифры, касающиеся ее веса, силы ветра и пищевых калорий. Записи были похожи на отчеты о полетах самолетов. Такую сжатую информацию обычно передают с крыши министерства авиации.
Но постепенно они стали меняться.
Я уже писала не только о ястребе.