«Я» значит «Ястреб»

Кондиция, о которой писал Уайт, «явно была результатом точнейшей оценки, которую мог сделать только знающий своего ястреба аустрингер, чье подсознание находилось в ежеминутном контакте с подсознанием птицы». Это откровение досталось Уайту с большим трудом. И он был прав. Глядя на Мэйбл, я понимаю, что она набрала полетный вес: это так же очевидно для меня, как смена ее настроения. Беспокойство, нервозность, частые срывы с присады, когда ей надоедало там сидеть, – все это прошло, стоило ей набрать 950 граммов. Теперь им на смену пришло ледяное спокойствие, способность проявлять исключительное внимание, как будто все внутри у нее сосредоточилось на одной цели.

Вы не прочтете слов «полетный вес» в старинных книгах о соколиной охоте, потому что тогда сокольники не пользовались весами. Они определяли состояние ястребов, щупая их мускулы и грудину, наблюдая за поведением птиц острым и опытным глазом. Не так-то просто, а для новичка почти невозможно, усвоить тонкости, связанные с подготовкой ястреба к состоянию, подходящему для охоты. У Уайта не было приспособлений для взвешивания, как не было и учителя, который объяснил бы ему, что следует делать, а значит, ему приходилось самому с большим трудом постигать старинные методы. Я знаю, что в определенном смысле взвешивание ястреба можно считать отступлением от верной линии поведения, грубой мерой по сравнению с интуитивным пониманием, которое возникает, если ты по-настоящему изучил свою птицу. И все же без весов я не взялась бы дрессировать ястреба. Когда раньше я охотилась с дербниками – мелкими соколами с острыми, как иголка, когтями и просто со зверским аппетитом, несмотря на такое хрупкое сложение, что они напоминали мне нагретый мейсенский фарфор, я взвешивала их по три раза на дню. Я постоянно беспокоилась по поводу относительной калорийности корма: мяса перепелки, курицы или мыши. Могла сказать, сколько веса моя птица потеряет через час, через два или через три. Даже три с половиной грамма могли повлиять на то, как полетит мой дербник. С ястребами-тетеревятниками такие скрупулезные вычисления не требуются, потому что, по сравнению с дербником, Мэйбл – очень крупная птица. И все равно довольно трудно решить, сколько и какую пищу ей следует давать, чтобы достичь идеальной для охоты кондиции. На кухонном столе разбросаны кусочки бумаги с цифрами, обозначающими вес, и вопросительными знаками. Но я уверена, что подсчитала все правильно, и собираюсь это доказать. В четыре часа мы с Мэйбл отправляемся на поле для игры в крикет при моем колледже, где я дам ей первый урок – подзыв на руку. «Все будет хорошо, Мэйбл. Сейчас в университете летние каникулы, так что туда никто не придет. Там нет ни собак, ни коров, ни людей. Нам никто не помешает».

Мы неуверенно остановились под соломенной крышей павильона. Позади – растущие в беспорядке молодые каштаны и липы, а за ними канава, полная листьев и дождевой воды. Ни малейшего движения в воздухе, испещренном крапинками мошкары. Небо пасмурное и плоское, как медная табличка. Какой-то неприятный привкус в воздухе. Мне не по себе. По ту сторону поля виднеется знакомое здание, викторианский Камелот из красного кирпича с зубчатыми стенами, многостворчатыми окнами и небольшой готической башней. Мой кабинет вон там, на верхнем этаже. Книги, бумаги, письменный стол, стул, серо-голубой шерстяной ковер, в воздухе всегда пахнет прогретой на солнце пылью, даже зимой, когда мороз леденит стекло и на рамах лежат длинные тени. Глядя на пустой фасад, вспоминаю письмо, которое отослала сегодня утром в немецкий университет, где сообщала, что не смогу взять зимой предложенную мне работу. Сказала, что мне очень жаль, объяснила, что у меня умер отец и мне нужно остаться в Англии. Но мне не было жаль, и причины моего отказа были совсем другие. «Как же я могу ехать в декабре в Берлин? – в ужасе думала я. – Мне ведь надо тренировать ястреба». Амбиции, жизненные планы – это я оставляю другим. Как и ястреб, я больше не умела задумываться о своем будущем. Меня не интересовала карьера. Она была мне просто не нужна.