«Я» значит «Ястреб»

Однажды я спросила своих друзей, приходилось ли им когда-нибудь держать в руках предметы, от которых исходило бы призрачное ощущение истории. «Древние горшки, которым три тысячи лет, с оставшимися в глине отпечатками большого пальца гончара», – сказал один. «Старинные ключи, – сказал другой. – Глиняные трубки. Бальные туфли времен Второй мировой войны. Найденные в поле римские монеты. Старые автобусные билеты, забытые между страницами зачитанных книг». Все мои знакомые согласились, что влияние на них этих мелких предметов было на редкость личным. Вертя и рассматривая их со всех сторон, они словно ощущали связь с другим человеком, незнакомцем, жившим в давние времена, который тоже держал в руках ту или иную вещь. «Ты ничего не знаешь об этих людях, но чувствуешь их присутствие, – сказала мне одна знакомая. – Как будто исчезли все разделяющие вас годы. И ты сама становишься тем человеком».

Когда держишь на руке ястреба, история перестает существовать точно так же, как и в случае с моими друзьями, вертевшими в руках мелкие, но ценные предметы. Огромные различия между тобой и давно умершим человеком забыты. И приходится лишь признать, что он смотрел на мир теми же самыми глазами, что и ты. Отсюда следуют тревожные выводы. Ты оказываешься лишь в одном шаге от того, чтобы, полностью отождествляя себя с древним сокольником, решить, что ты ступаешь по той же земле, по которой с незапамятных времен ходили схожие с тобой люди. А предки, которые возникают в воображении современных сокольников, как правило, стоят значительно выше обычной людской толпы. «Соколиная охота, несомненно, дело благородное, – писал сокольник Гейдж Эрл Фримен в 1859 году. – Вы только взгляните на ее славную – честную, благородную и славную – вековую историю!» Когда один знакомец Фримена возразил ему, заявив, что его любовь к соколиной охоте «абсолютно лишена чувств, относящихся к античности или Средневековью, ибо последние его нисколько не интересуют», реакция Фримена была предельно ясной: «Полагаю, он ошибался». Однако ястребы не всегда предполагают близость к лордам, графам и королям. В часовне Чапел-Грин ястреб дал возможность Уайту почувствовать себя жителем английской деревни эпохи, предшествующей Реформации. И в том времени Уайт оказался словно у себя дома.

В детстве я любила романтический ореол сокольничьего дела. Я лелеяла его, как ребята лелеют надежду стать похожими на героев детских книг, – овладеть тайной магией, стать частью скрытого, неизведанного мира, который делает их отличными от других. Но это было давно. Теперь все изменилось. Я воспитывала ястреба вовсе не потому, что хотела чувствовать себя особенной. У меня не возникало желания благодаря ястребу убедить себя, что я по праву шагаю по земле своих давно усопших предков. Мне было не до истории и не до времени. Я воспитывала ястреба, чтобы и то, и другое исчезло.

Сегодня вечером я выношу Мэйбл еще дальше в поле. В восемь часов мы доезжаем до земель общего пользования Мидсаммер-Коммон и идем мимо красного комолого скота, пасущегося по колено в чертополохе. Остановившись у велосипедной дорожки, тянущейся вдоль южного берега реки, мы усаживаемся на деревянную скамейку под ольхой. Мои промокшие и замерзшие ноги исколоты колючками чертополоха. Я втягиваю пальцы в сандалии и смотрю, как мимо катит волны река. На этом берегу всюду туристические лодки и велосипеды, а на противоположном – бетонные стапели и принадлежащие колледжу лодочные сараи. Напротив нас на таком стапеле какой-то человек в тренировочном костюме чистит дно поставленного вертикально спортивного катера. Мимо проходят гуляющие, мчатся велосипедисты, и кажется, что только он и я – нормальные люди. Велосипедисты и любители шопинга не замечают ни меня, ни ястреба, не замечают и человека с катером. А я сижу и смотрю, как в его руках попеременно мелькают тряпки, бутылки, желтое ведро. Мы оба сосредоточились на чем-то важном, у обоих есть дело. Ему надо вычистить и натереть воском каркас катера, а мне – дрессировать ястреба. Остальное не имеет значения. Он вытирает, смазывает, полирует и, когда результат его удовлетворяет, взваливает лодку на плечи и уносит ее назад в сарай. Потом, собрав на стапеле вещи, уходит. Этот человек не интересует Мэйбл. Ее внимание привлекло что-то куда более интересное: в двадцати шагах от нас в серой воде плещутся четыре дикие утки. Вскоре они уплывают маленькой стайкой, а мы отправляемся домой.