«Я» значит «Ястреб»

Перемены произошли из-за моего горя, в результате наблюдения за птицей, потому что я перестала быть собой. Первые несколько дней с новым, неприрученным ястребом представляют собой осторожный, задумчивый поведенческий танец. Чтобы решить, когда почесать нос и при этом не травмировать ястреба, когда ходить и когда сидеть, когда отдалиться и когда приблизиться, нужно уметь читать его мысли. Это достигается путем наблюдения за птичьей позой и состоянием перьев. Перья оказываются очень четким барометром ее настроения. Более простые эмоции птицы распознать легко. Если перья прижаты к телу, это значит: «Мне страшно». Если они лежат свободно, значит: «Мне хорошо». Но чем больше наблюдаешь за ястребом, тем больше замечаешь нюансов. И вскоре, сама пребывая в состоянии повышенной настороженности, я уже могла реагировать на мельчайшие изменения в птичьей повадке. Стягивание перышек вокруг клюва и почти незаметное прищуривание означали что-то вроде: «Я счастлива». Особое отсутствующее выражение, на редкость отстраненное и замкнутое, означало: «Хочу спать».

Чтобы тренировать ястреба, вы должны наблюдать за ним с точки зрения ястреба – только тогда начнете понимать его настроение. И научитесь предсказывать, что следует от него ждать. Это шестое чувство опытного дрессировщика животных. И в конце концов вам уже необязательно видеть язык птичьего тела. Вы начинаете сами чувствовать то, что чувствует птица. Замечать, что замечает она. Восприятие ястреба становится вашим собственным. Вы овладеваете тем, что поэт Китс называл качеством хамелеона, способностью «допустить потерю себя и потерю своей рациональности, вверив способность воссоздания себя в иной характер или в иную среду». Такой совершаемый в воображении творческий акт всегда давался мне легко. Слишком легко. Ведь это часть процесса наблюдения, когда забываешь, кто ты есть, и ставишь себя на место того, за кем наблюдаешь. Вот почему девочка, которая в детстве была мной, так любила следить за птицами. Она приказывала себе исчезнуть, а затем, вместе с объектами своего наблюдения, взмывала в небо. То же самое происходило и сейчас. Я перенесла свое сознание в сознание дикой птицы с целью ее приручить, и за дни, что мы провели в затемненной комнате, то, что было во мне человеческого, потихоньку начало исчезать.

Три осторожных стука во входную дверь. «Минутку, – кричу я, а тихий голосок внутри, раздосадованный и злобный, шипит: – Убирайтесь». Пришла Кристина с двумя стаканчиками кофе навынос и воскресными газетами. «Ну, – говорит она, усаживаясь в кресло у камина, – рассказывай, как дела. Ястреб в порядке?» Я киваю. Поднимаю брови. Смутно осознаю, что для поддержания беседы этого недостаточно. «М-м-м», – добавляю я. Голос какой-то не мой. Кристина обхватывает колени и с любопытством на меня смотрит. «Надо сделать еще одну попытку», – думаю я и начинаю рассказывать про ястреба. Потом замолкаю – больше не могу говорить. Смотрю на свой бумажный стаканчик.

Мне приятно видеть Кристину. Ей здесь нечего делать. Кофе вкусный. Мы должны быть одни. Эти досадные мысли меня удивляют. Дрессировка ястреба включает показ нового. А Кристина как раз и есть это новое. «Хочу кое-что попробовать, – говорю я. – Не обращай на птицу внимания. Просто читай газеты». Приношу из кухни кусочек свежей говядины, сажусь с ястребом на диван и снимаю клобучок. На мгновение, не понимая, что случилось, птица впадает в панику, и все в комнате замирает. Перья стали упругими, она не знает, на что решиться, и с диким видом водит вокруг глазами, похожими на фарфоровые блюдца. Сердце у меня падает. Сейчас она рванет с моей руки. Но мгновение длится, и ничего не происходит. После долгого и внимательного разглядывания она решает, что человек, перелистывающий газету, – это довольно интересное зрелище.