«Я» значит «Ястреб»

В первую же ночь Уайт выпустил в сарае своего молодого ястреба-тетеревятника, и ранним утром, в пять минут четвертого, ястреб уже сел к нему на руку и начал есть. Птица была голодна, знала людей и надеялась получить от сокольника пищу. Моя питомица пока не достигла этой стадии, и чтобы ее достигнуть, потребуется не один день. Если бы Уайт понимал, что делает, через неделю бы его ястреб уже свободно летал. Но Уайт не понимал. Он не знал, что во время дрессировки нужно держать ястреба немного голодным, поскольку лишь через кормление дикая птица осознает, что вы приносите ей добро, а не угрожаете ее существованию.

Уайт был поражен. На хвосте ястреба он обнаружил странные бледные поперечные полосы, как будто кто-то провел по перьям бритвой. Уайт знал, что они означают: это следы, свидетельствовавшие о недостатке питания во время роста. Перья оказались слишком слабы и легко ломались. Уайт почувствовал свою вину и ответственность. Он распереживался, полагая, что ястребу нанесен вред. Ему захотелось избавиться от следов недоедания на птичьем оперении, возместив тем самым нанесенный кем-то ущерб. Поэтому Уайт начал кормить птицу. Кормить как можно больше. При этом он не знал, что, поскольку перья выросли, с ними больше уже ничего не случится. Уайт давал ястребу так много пищи, что тот был не в состоянии не только есть, но даже смотреть на еду.

И вот перепуганный аустрингер Уайт гладит ястреба по грудке разбитым кроличьим черепом, из которого вытекает мозг, отчаянно пытаясь таким способом заставить птицу есть, а ястреб есть не желает, потому что сыт. «Люби меня, – говорит ему Уайт. – Пожалуйста. Я помогу тебе, тебе станет лучше. Ты поправишься. Только ешь». Но толстый, перекормленный тетеревятник хочет лишь одного – чтобы его оставили в покое, чтобы он мог исчезнуть, испариться в том, другом мире, где нет людей. Сытый и довольный, с полузакрытыми глазами, со спрятанной в мягких перьях подогнутой ногой, он желает лишь переваривать пищу и спать. В течение последующих дней и недель Уайт предлагает ему разные лакомства, одно лучше другого, хочет, чтобы ястреб съел больше, чем птица в состоянии проглотить. Уайт ублажает ястреба, впадает в отчаяние, убеждает себя, что его терпение в конце концов будет вознаграждено. И, конечно, в какой-то момент ястреб оказывается достаточно голодным, чтобы что-нибудь склевать, и тогда Уайт принимается запихивать в него пищу, убежденный, что теперь-то все будет хорошо. Ястреб начинает его ненавидеть, и этот странный этап их отношений повторяется снова. «Дни атак и контратак, – так назвал это время Уайт. – Метание туда-сюда по полям сражений». Поведение Уайта с ястребом вписывается в некую кошмарную логику – логику садиста, который отчасти ненавидит своего ястреба, потому что ненавидит себя, и хочет сделать ястребу больно, потому что любит его, но сдерживается и заставляет птицу есть, чтобы она его полюбила. И эта перевернутая с ног на голову логика сталкивается с простой логикой дикого, откормленного ястреба-тетеревятника, видящего в этом человеке самое враждебное существо на свете.

«Я только что сбежал от человечества, – писал Уайт, – а бедный тетеревятник был только что им пойман». Но Уайт не сбежал, во всяком случае, не вполне. При чтении «Ястреба-тетеревятника» создается впечатление, что на несколько миль вокруг дома Уайта не было никакого жилья – будто это отдаленный аванпост, затерявшийся глубоко в лесу, в полумиле от ближайшей дороги. Но на самом деле дом стоял на земельных владениях Стоу, он был построен несколько столетий назад на одной из старых дорог, проложенных для экипажей, которые ехали к главному зданию. Дороги эти назывались райдингами, и одна из них проходила по колышущемуся морю травы как раз мимо жилища Уайта, затем она шла по вершине объеденного овцами холма и спускалась прямо к дверям школы. Дом Уайта был простой, это правда, с «удобствами» во дворе и колодцем, и когда Уайт стоял с ястребом в сарае, он мог видеть надпись на задней стороне двери. Егерь Викторианской эпохи нацарапал карандашом: «Фазаны. Мешки». Но уединенным это жилище все же не было. Дом Уайта находился вовсе не в лесу, а на старой широкой дороге, ведущей в Стоу, словно не до конца выполненное обещание. И Уайт сидел в нем, точно собака, что ждет кого-то на самом конце цепи, или как несчастный разведенный, съезжающий из некогда общего дома, чтобы поселиться на той же улице, но чуть дальше. Несмотря на радость свободы, учитель не избежал связей со школой, не избежал он и желания обучать.