«Я» значит «Ястреб»

«Снежноягодник, – констатирую я, когда белые шарики задевают мою охотничью жилетку. – Кажется, викторианские егеря сажали эти кусты, чтобы в них могли прятаться фазаны. О нет! Только не это!» Но стоило мне подумать о фазанах, как Мэйбл срывается с макушки дерева, огибает ветку и, почти совсем сложив крылья, под углом пятьдесят градусов кидается вниз. Дух захватывает, как великолепен ее полет, но у меня нет времени любоваться – надо бежать следом. Подлезаю под электрической изгородью, и сердце мое обрывается: Мэйбл проникла в фазанье царство. Фазаны везде. Нам нельзя здесь находиться. Нам нельзя здесь находиться. Я слышу, как звенит ее колокольчик. Куда она делась? Мэйбл там, за грязной канавой. А я в лесу. Тихо, даже лист не шелохнется, и мне становится страшно. Но вот я улавливаю топотание фазаньих лапок. Вижу одного, двух, трех, в смертельном ужасе прижимающихся к земле. Метрах в девяти от меня несется сломя голову самец фазана с синим хвостом и ярко-медным оперением, такими заметными на фоне взметенных с земли листьев. Мэйбл атакует его сзади. Это как порыв ветра, несущий ангела смерти. Я не могу ничего сделать. Никто не может. Трудно поверить, что она способна лететь с такой скоростью, почти без усилий опускаясь по глиссаде, которая внезапно обрывается: Мэйбл вонзает в фазана когти обеих лап как раз тогда, когда тот успевает сунуть голову в кустарник. И сразу же начинается кровавая расправа. Во все стороны разлетаются листья и перья, фазаньи крылья колотят воздух, я, пригнувшись, бегу к ним.

Едва не падаю в обморок от напряжения – грязная, перепачканная землей, потная, я чувствую, как во мне зашкаливает адреналин. Адреналина полно и в ястребе. Он продолжает добивать фазана, хотя тот уже мертв. Топчет, топчет, сжимает, топчет, когтит, стискивает, снова топчет. Листья все летят, пока он танцует на нем. Глаза горят дьявольским огнем, клюв открыт. Вид устрашающий. Но постепенно ястреб успокаивается. А я все время оглядываюсь, не видел ли кто нас. Вроде бы никого. Я скармливаю Мэйбл всю еду из карманов и вдобавок даю фазаньи голову и шею. Остальное прячу в большой задний карман жилетки, хотя приходится сломать пополам длинные перья фазаньего хвоста, чтобы, высовываясь из-за молнии, они нас не выдали, и виновато забрасываю кучей листьев место преступления. Потом мы, крадучись, пробираемся назад к машине.

У меня нет сил. Из четырех углов поля, по которому мы идем, со всех сторон одновременно начинают кричать фазаны. Взад-вперед перекатывается ужасный, гулкий звук, как из бочки, словно для эффекта эха кто-то нажимает правую педаль пианино. Звук усиливается, превращаясь в кошмарную непрерывную какофонию, больше похожую на артобстрел, чем на птичье пение. Это обвинительный клич. Я действительно виновата. Как браконьер, украла фазана, предназначенного для чужой охоты. Но я не хотела. Почти произношу это вслух. Так вышло случайно. Мне становится немного легче, когда фазаньи крики стихают. Но вдруг, когда мы сворачиваем к машине, гвалт возобновляется. Наказанная за свой грех и едва не потеряв присутствия духа, я уезжаю. Фазанов больше не видно, но меня мучает совесть.

На моих глазах меняется пейзаж. Зима не просто уступает дорогу весне – земля медленно покрывается пятнышками и линиями, несущими красоту. Сегодня в обед на холме проглядывает еще неокрепшее солнышко. Дует свежий западный ветер. Когда я снимаю с Мэйбл клобучок, ее зрачки сужаются. Она щурится от удовольствия. День на редкость ясный. Красный флажок над грядой холмов хлопает на ветру, вдали слышны ружейные выстрелы. Мачта радиоантенны на горизонте словно нарисована чернилами поверх теней, линий, участков земли, волнами подбирающихся к меловым холмам передо мной. Мы поднимаемся по тропинке. Если посмотреть с вершины холма вниз, можно увидеть весь Кембриджшир. Свет сегодня обманчив. Кажется, что крыши домов и шпили находятся на расстоянии вытянутой руки, город, точно шахматная доска с фигурами, просвечивает между голыми деревьями, и я могла бы взять массивную башню библиотеки Кембриджского университета и переставить ее на шесть клеток к северу.