Я всегда был идеалистом…

Вообще, быт большой коммунальной квартиры надо описывать специально. Когда утром все вставали, то перед туалетом – а туалет был один – выстраивалась очередь в пять-шесть человек. Эта очередь представляла собой «клуб» квартиры.

Поскольку основной вход особняка был закрыт и входили всегда только с черного входа (это опять очень интересное обстоятельство организации жизни и, кстати, тоже не случайное), то фактически все двери (а жило там шесть семей) выходили на кухню. Да еще на этой кухне бывшая домработница моей тетки, Агаша, имела отгороженный чулан и в нем жила, причем уже не в качестве домработницы: она где-то служила, а у тетки подрабатывала уборкой; и вот она была еще одной, седьмой семьей в этой квартире.

Центр квартиры с рядом стоящих примусов был всегда полон дыма, чада – и это был один мир. Когда же мы из кухни проходили к себе, то попадали в другой мир. Мир наших комнат не имел ничего общего с кухней и миром жизни остальной квартиры.

Я помню, что дома у нас было очень уютно. Дверь отделялась от комнаты двумя рядами тяжелых – от потолка до пола – портьер, чтобы уменьшить внешний шум, поэтому когда вы проходили через этот двойной воздушный барьер, то, в общем-то, попадали в другой мир. Ну а мы с братом жили еще дальше, в детской комнате – туда вообще ничего не долетало.

Кажется, году в 1939-м отец получил персональную машину, «эмку»[101], и это было знаком определенной социальной принадлежности, что вольно или невольно определяло, конечно, и мое мироощущение, миросознание[102]. Утром за ним приезжала машина, он садился и уезжал, а когда возвращался, мы уже все спали. В 1940 году отец получил квартиру на Соколе, и мы переехали в новый, с нашей точки зрения, совершенно шикарный дом (я думаю, что он кажется шикарным и по современным представлениям). Это один из так называемых сталинских домов – лучшее, что у нас когда-либо строилось. Во всех подъездах этого восьмиэтажного дома получили квартиры только ответственные работники авиационной промышленности.

Среди жителей дома существовала байка, что когда проектировали и строили этот дом, то архитектору-строителю пообещали в нем квартиру, но не сказали какую, и поэтому он делал все очень качественно.

Жили мы на тогдашнем краю Москвы: наш дом был фактически последним в том массиве, который теперь называется районом Песчаных улиц. Непосредственно к дому примыкали поля совхоза, и я, сидя в своей комнате, мог непосредственно наблюдать, как весной там пахали и сеяли самым примитивным образом: лошадь и плуг – никаких машин.

Так продолжалось до 1946 года, когда однажды я увидел, что на поле (и это опять все было перед моими глазами) въехала куча черных машин и какой-то человек, такой – «под Кирова», ходит по полю, показывая руками туда-сюда. Сельскохозяйственные работы были приостановлены прямо посередине. Я узнал потом, что это был Георгий Попов, секретарь МГК партии, который впервые заложил в 1946 году то, что получило потом название хрущевских построек. К Хрущёву они на самом деле не имеют никакого отношения. Весь район Песчаных улиц с 1946 года начал застраиваться такими однообразно одинаковыми домами.

На той улице, которая сейчас называется Новопесчаная, тогда стоял рядом с нашим только один серый дом – тоже какого-то народного комиссариата, как это тогда называлось. Часть территории между двумя домами была заасфальтирована, на ней мы в основном и играли в футбол, а дальше начиналось поле.

Осенью 1940 года меня перевели в 144-ю среднюю школу, где у меня появилась большая компания друзей, которая сохранялась какое-то время и после войны.

В 1941 году, после начала войны, мы были эвакуированы в Куйбышев[103]. Отец к тому времени стал начальником СПБ[104]. Это предприятие с таким скромным названием проектировало и технически обеспечивало создание всего комплекса куйбышевских авиационных и технологически связанных с ними других военных заводов на Безымянке[105] и в ряде других мест. Строились все они руками зэков.

С войной изменилась форма одежды: все стали ходить либо в военной форме, либо в кожаных куртках. Летом – в сапогах и галифе, зимой – в бурках.

В 1942 году отец получил свой первый орден – Трудового Красного Знамени. У него была черная кожаная куртка – и на ней очень красивый орден. Отцу было тогда 43 года, он был вполне импозантен, и я очень гордился им, его работой.

Пётр Георгиевич Щедровицкий

Жили мы в Куйбышеве в доме МВД, на Самарской улице[106]. Это были даже два дома, причем очень интересно сделанных: один – квартирный, а другой – коридорный. Они стояли рядом и образовывали один комплекс. Квартирный – для работников более высокого ранга, а коридорный, с одной комнатой, – для работников рангом ниже. И в том же доме размещался двухэтажный магазин – внизу общий, в котором мог покупать каждый, а вверху, куда вела специальная лестница, отпускали товар только по «заборным книжкам».