Я всегда был идеалистом…

Там собралась очень интересная, интеллигентная компания. Я был особенно дружен с Мишкой Вальденбергом (он сейчас генеральный конструктор у Микояна[108]) и Димкой Избахом. Судьба его оказалось очень несчастливой: в 1948 году его отца, известного журналиста, обвинили в космополитизме и арестовали, так как он не принял развязанной кампании и пытался открыто ей противостоять.

Занятия нам мало что давали, так как их общий уровень был невысок. Зато мы весело проводили время: мы играли в «балду», «дурака», рассказывали разные истории из богемной и околобогемной жизни Москвы, и поэтому нас всех посылали бурить – была такая форма наказания. Снимали с занятий студентов-подготовишек и отправляли их на буровую площадку, расположенную на [той же] территории (там постоянно шли какие-то буровые работы).

Ну, бурить так бурить. Два моих приятеля 15 минут бурят – 45 минут отдыхают. На свежем воздухе – очень здорово! А я ведь абсолютнейший дурак: уж если меня отправили бурить, так я бурю всерьез. И я бурил всю неделю, пока нас не отправили назад на занятия; даже сделал несколько рационализаторских предложений. Мои трудовые подвиги не остались незамеченными, и бурильная команда стала требовать вернуть меня, так что преподаватели приходили на занятия с задачей поймать меня на чем-то и отправить бурить. Дело доходило до смешного. Я возвращался на занятия, сидел – и сидел уже тихо, – но еще не успевал войти в суть дела, как меня опять отправляли бурить. Я толком не понимал, что происходит, хотя смешная сторона происходившего становилась все заметней и заметней. И вот потом оказалось, что из трех или четырех месяцев пребывания на подготовительном отделении я два месяца бурил. Естественно, что год прошел для меня совершенно бесполезно.

Ко всему этому добавилась еще война между Мосгороно[109] и подготовительными отделениями, которые тогда расплодились во всех вузах Москвы. Мосгороно совершенно справедливо полагало, что на подготовительных отделениях не дают настоящей подготовки, поэтому создавать их и набирать туда молодежь – неправильная образовательная политика. В итоге нас отправили сдавать экзамены на аттестат зрелости (тогда впервые ввели аттестат зрелости[110]) в знаменитую 110-ю школу. Ее директор был тогда очень известен, его имя всюду склоняли и спрягали[111]. Это была самая знаменитая школа Москвы. И вот туда, в эту школу, мы были направлены, чтобы продемонстрировать уровень наших знаний. Список экзаменов был гигантским – 12 или 14 экзаменов[112], причем, так как аттестация проводилась впервые, все было обставлено невероятно серьезно, с серебряными и золотыми медалями под номерами 1, 2, 3 и т. д.

Вполне естественно, что три четверти из нас не сдали на аттестат. Уровень моей неподготовленности к тогдашним требованиям и вообще несоциализированности может быть охарактеризован, например, следующим образом. Я написал на экзамене сочинение на тему «Образы помещиков в русской литературе» на 23 страницах. Сочинение было признано одним из самых лучших по содержанию, но в нем была 21 ошибка. С моей точки зрения, не так уж много для 23 страниц текста, если подсчитывать всерьез. Но оценку определяло общее число ошибок.

На экзамене по устной литературе я получил пятерку, за сочинение – двойку, учителя долго думали и поставили мне общий балл «три» – условно. Потом была письменная работа по геометрии, которую, как потом выяснилось, я написал на два. Почему, я не знаю, – я-то был убежден, что все решил. На экзамене по физике, который шел следующим, я начал полемику с преподавателем физики этой школы (потом выяснилось, что это был знаменитый Костыль[113]) по поводу устройства аккумулятора. Я ему доказывал, что он ни черта не понимает в том, как устроен аккумулятор и какие процессы диссоциации-ассоциации там идут. Причем я-то думаю, что я был прав, поскольку мне тут «свезло»: я знал это и практически (со времен работы на заводе), и теоретически. Но он был преподаватель, а я учащийся, и поэтому мне поставили двойку, отметив мою наглость и мое нахальство при сдаче экзамена. Не было ни наглости, ни нахальства. Я просто отстаивал то, что считал правильным. В результате к экзамену по алгебре я уже подошел с хвостом условных троек. И на нем произошло самое неприятное событие: меня обвинили в списывании. Возник страшный скандал, где я обругал всех самыми последними словами – тут же, на самом экзамене. Я был демонстративно удален с экзаменов и стал наглядным примером плохой педагогической работы подготовительных отделений: мол, мало того, что получил сплошные двойки и толком ничего не знает, так еще наглец и нахал.