Я всегда был идеалистом…

Поскольку надо было зарабатывать на жизнь, он заключил контракт с мыловаренным заводом. Завод платил ему стипендию взамен обещания отработать на нем несколько лет после окончания учебы. Тогда существовала такая форма контрактации специалистов. Но партийные решения определили совсем другую дорогу, и в 1929 году в числе первой тысячи специалистов-инженеров он был направлен создавать в стране авиационную промышленность[86]. И вот с этого момента отец попадает в слой ответственных работников, и его дальнейшая жизнь – с 1929-го и практически до 1949 года – оказывается связанной именно с этим слоем.

Как я уже сказал, отец был в числе первых специалистов, которые пришли создавать авиационную промышленность – военную по сути своей. Он был тесно связан с Барановым, тогдашним командующим всеми техническими силами РККА[87]. Опять же, в доме существовала байка, что этот Баранов очень любил, изображая лошадь, таскать меня у себя на шее.

Жили мы тогда на углу Воздвиженки, в старом генеральском особняке[88], который был перестроен и разделен на множество квартир, – в большой коммунальной квартире, в центре которой находилась большая кухня с огромным количеством столов, на которых стояли примусы. Потом, уже сравнительно поздно, появился газ.

Но внутри этой квартиры мы занимали несколько привилегированное положение, поскольку у нас было две угловые комнаты и еще две комнаты рядом у сестры отца. Значит, мы занимали практически четыре связанные между собой комнаты, что тогда для Москвы было, в общем-то, достаточной редкостью. И объяснялось это принадлежностью отца к кругу ответственных советских работников.

В нашей квартире я с раннего детства встречал самых разных людей, занимавших очень высокое положение в партийной иерархии. И создаваемая ими жизненная атмосфера во многом определяла мое мировоззрение и мое мироощущение.

Вы знаете, наверное, этот дом: он находится рядом с бывшим морозовским особняком, ныне Домом дружбы[89], но расположен ближе к Арбатской площади. Сейчас его перестраивают. Наверху, самые крайние окна справа – те, которые выходили на Воздвиженку, или улицу Коминтерна, как она тогда называлась, – вот это и были наши окна, а те, которые выходили на бывший морозовский особняк (тогда там находилось японское посольство), принадлежали моей тетке, сестре отца[90]. И поэтому я часто наблюдал, что происходит во дворе особняка, на японской территории, как ходят «самураи» с очень странными для нас нашивками, сменяются их службы и т. д. ‹…› В этом доме прошли первые 11 или 12 лет моей жизни…

Георгий с мамой

Моя мать происходила из совсем другой семьи: ее дед выкупил себя и своих детей из крепостной зависимости, причем сделал он это перед самой отменой крепостного права.

Семья перебралась в Москву, завела собственный дом в районе Лефортово. Отец матери и его брат мечтали открыть магазин и незадолго перед революцией открыли – то ли один, то ли два магазина. Они планировали стать монополистами в области торговли овощами в Москве и наверняка бы стали, поскольку были очень целеустремленны, активны и достаточно культурны. Дом в Лефортове, семейный дом, существовал до самого последнего времени, буквально три-четыре года назад оттуда всех расселили, и он пошел на снос.

Н. Ф. Баюков

Масса моих детских впечатлений, воспоминаний связана с этим домом. Он был двухэтажный, внутри была винтовая лестница, как на корабле, и когда мы приезжали в семейное гнездо Баюковых – Борцовых, то я мальчишкой очень любил выдумывать какой-то странный фантастический мир, бегая вверх и вниз по винтовой лестнице. Эта беготня по лестнице занимала почему-то большое место в моей детской жизни, как и вообще представление о самом доме.

В этот дом отец мой попал после гражданской войны, когда его отозвали доучиваться в МВТУ, а привел его туда приятель – Сергей Митехин, который был командиром полка в отцовской дивизии. Они и женились на двух сестрах.

Собственно говоря, семья Баюковых действительно составляла другой слой, другой класс людей, которые по-своему, фактически солженицынским[91] путем, строили бы дальше Россию, но революция поломала их жизненную программу, кардинально изменив их способ и образ жизни.

Капитолина Николаевна Щедровицкая (Баюкова)

Моя мать всегда занимала совершенно особое положение в семье: ее обожал дед, любивший возиться и со мной (он умер уже после моего рождения, где-то в 1935–1936 году).