Я всегда был идеалистом…

В семинаре у него работали очень интересные люди. Постоянными участниками семинара в течение нескольких лет были, например, Пастернак и целый ряд людей, снискавших себе известность потом на различных поприщах. Как вы понимаете, тогда психологического образования не существовало. Это были в основном студенты историко-филологического факультета, разных его отделений, и точно так же, как Ланге в Новороссийском университете, Челпанов постепенно подбирал контингент людей и создавал русскую психологическую школу – русскую психологическую экспериментальную школу.

Здесь требуется одна очень существенная оговорка. Дело в том, что наряду с Челпановым работал Лопатин, и существовала метафизическая психология в школе Лопатина, и эту линию (я о ней практически ничего не знаю) надо восстанавливать особо, устанавливать, кто и как там работал. Но такие люди, как, скажем, Анатолий Александрович Смирнов, Николай Фёдорович Добрынин, Пётр Алексеевич Шеварёв, Михаил Васильевич Соколов и многие, многие другие, – это студенты историко-филологического или медицинского факультетов, которые были собраны Челпановым и составили костяк русских экспериментальных психологов. Сам Челпанов, как вы знаете, учился у Вундта, и Институт психологии есть копия вундтовского лейпцигского института: когда благодаря купцу Щукину и другим жертвователям были собраны деньги для открытия института, он попросил скопировать лейпцигский институт и сделать там все – вплоть до дверных ручек и замков – так, как было у Вундта. Так оно и есть по сию пору.

Челпанов был человеком науки и не очень здорово разбирался в политике и в том, что произошло в России в 1917 году. Поэтому когда Константин Николаевич Корнилов – человек, которого он внутренне достаточно уважал, – начал борьбу за материализм и марксизм в психологии и обвинил Челпанова в том, что он идеалист, то Челпанов, как маленький ребенок, сказал: «Ой как здорово! Теперь у нас – в нашей русской, советской психологии – будет два больших направления: материалистическое, которое будете возглавлять вы, и идеалистическое, в котором буду работать я, и мы будем, обогащая друг друга, двигаться вперед. Это же новый, очень важный шаг в развитии нашей российской психологии!»

Челпанов совершенно не понимал, какого рода организационные выводы за этим последуют, и, когда ему объяснили, он очень был растерян, и его, насколько я понимаю, попросили или вынудили его ученики выступить со статьей, что он совсем не идеалист. Это было в 1923 году.

Борьба за материализм в психологии шла с большим успехом, и хотя Корнилов оставил Челпанова в институте, его лишили права преподавать в университете и отстранили от руководства институтом (он тогда назывался Психологический институт или как-то вроде этого). И тогда в знак протеста целый ряд его учеников, в частности Николай Фёдорович Добрынин, Анатолий Александрович Смирнов, Пётр Алексеевич Шеварёв, подали в отставку из университета и из института.

Пётр Алексеевич рассказывал мне такую историю: когда все это обсуждалось в узком кругу учеников и сотрудников Челпанова, прибежал весьма возбужденный студент NNN[46] и сказал: «Георгий Иванович, я тоже подаю из университета». На это ему Челпанов ответил: «Дорогой мой, из университета люди подают по убеждениям, а у вас их нет и, по-видимому, никогда не будет». И так как это было сказано в довольно широком кругу и получило огласку, то с этого момента, насколько я понимаю, тогдашний студент NNN смертельно ненавидел Челпанова. Эта ненависть стала основной чертой его жизненной позиции.

Я спросил у Петра Алексеевича, почему, собственно, Георгий Иванович был таким жестким. Он мне ответил, что Челпанов никогда не был добреньким, он был человеком очень прямым, всегда предельно определенным и никогда не пытался создавать у людей ложных впечатлений. Он сказал, что Челпанов учил его, что всякий научный тезис и всякое положение всегда направлены против чего-то. Поэтому первое, что он привык спрашивать у начинающего ученого: против чего вы? что вы хотите разрушить? что вы хотите преодолеть? «И я, – сказал Пётр Алексеевич Шеварёв, – постоянно это спрашиваю у своих аспирантов. И когда мне отвечают в манере, которая принята в наши дни, что он-де не против чего-то, что он всегда только за, я перестаю контактировать и общаться с таким человеком, потому что я уже знаю, что в науке ему нет места. Поэтому, – продолжал он, – то, что Георгий Иванович так ответил студенту NNN, было выражением его очень четкой, продуманной и определенной нравственной, человеческой позиции». Вот так Пётр Алексеевич Шеварёв это оценивал.