Я всегда был идеалистом…

Зиновьев не мог быть бескорыстным. И вот сейчас я глубоко убежден, что, по-видимому, начиная с первых дней нашего знакомства он завидовал мне. Тому, что я живу в генеральском доме и могу не беспокоиться о жилье. Тому, что я попадаю в передряги и почему-то вылезаю из них невредимым. Тому, что моя статья 1957 года вышла раньше, чем его первая статья. Он даже почернел, когда я принес ему эту статью с дарственной надписью. И я тогда с очень большой горечью отметил это, хотя мне было совестно. Мне было совестно, потому что я считал, что это большая несправедливость по отношению к нему: его первенство, конечно, было безусловным, и мне было неловко, поскольку это было нарушением принципа «достойному да воздастся».

Я повторяю еще раз: я пытаюсь объяснить сейчас личностные мотивы того, что происходило потом, хотя вся эта история требует, конечно, более глубокого анализа, который я и постараюсь дать дальше, – по существу, так сказать, наших разногласий, расхождений и тех дискуссий, которые между нами происходили. А сейчас, охарактеризовав в общем и целом этот период (с октября 1952 по апрель 1953 года), я хочу вернуться к тому второму очень важному эпизоду, который после нашего знакомства с Александром Зиновьевым явился в каком-то смысле даже поворотным в становлении Московского методологического кружка.

Это было наше первое социальное действие – социальное действие, которое мы производили втроем: я как автор дипломной работы, Зиновьев и Грушин. К тому времени я окончательно решил, что занимаюсь логикой и только логикой. Я записал себя как дипломника по кафедре логики, и моим руководителем был доцент этой кафедры Евгений Казимирович Войшвилло. Заведующим кафедрой был Виталий Иванович Черкесов, и он был научным руководителем… нет, научным руководителем Зиновьева был Митрофан Николаевич Алексеев. К этому времени у меня уже назрел очень острый конфликт как с Алексеевым, так и с Черкесовым. По-моему, я рассказывал историю своего выступления на кафедре логики по поводу развития форм мысли. Евгений Казимирович Войшвилло, который одновременно был секретарем партбюро факультета, тогда достаточно твердо поддерживал меня.

Писал я свой диплом, не консультируясь с ним, поскольку он мне сказал, что ничего не понимает в развитии понятий, но с удовольствием бы прочел работу на эту тему. И он в первый раз увидел мою дипломную работу примерно за три или четыре дня до защиты.

И тогда же она была передана Черкесову, который уже задолго до этого объявил, что он будет рецензентом и сам будет выступать по этой дипломной работе. И вот, когда Черкесов ее прочел (а прочел он ее за один день – сразу после того, как она ему была передана), он грозно заявил на кафедре, что не пропустит эту дипломную работу, что он поставит два и что вообще этот студент, этот Щедровицкий, не получит диплома.

Войшвилло был очень взволнован, вызвал меня тотчас же к себе и сказал:

– Дело плохо, давайте думать, что и как.

– А письменный отзыв Черкесова есть?

– Нет, письменного отзыва нет.

– И не будет, – сказал я. – Вы не волнуйтесь, он поставит отлично.

– Как так? В чем дело? – удивился Войшвилло.

На что я сказал:

– А выхода у него другого нет.

Я не знаю опять-таки, откуда у меня была такая уверенность. Может быть, от посещения этих кафедр… Но я был абсолютно уверен, что я, несмотря на все различия в званиях, в положении сумею сломать его на защите.

Но для этого надо было подготовиться. Поэтому я отправился домой к Зиновьеву и попросил его прийти на защиту и выступить. Мы вместе отправились к Грушину. Я дал им экземпляры работы и просил их срочно прочесть с тем, чтобы выступить. Я полагал, что этого вполне достаточно.

Мы обсудили основные принципы декларации по новым исследованиям в логике. Ну и, соответственно, я приготовил текст с защитой принципов моей работы против возможных нападок Черкесова, Алексеева и др. При этом было много шуток. Мы впервые сидели втроем на лавочке в университетском маленьком дворике (там, где Герцен и Огарёв) и обсуждали со всевозможными хохмами, как вообще будет идти обсуждение, кто и как должен будет выступать. И составили то, что в литературе называется «сценарий»: были заготовлены вопросы, которые должны быть заданы возможным оппонентам, расписаны все члены кафедры, распределены роли: кто кого на себя берет, кто кому будет отвечать, кто и что потом будет говорить… Так примерно час мы играли в эту игру и получали гигантское удовольствие, заготавливая заранее все возможные ходы.

Получилось точно так, как я сказал. Черкесов так и не написал отзыва вплоть до момента защиты. Больше того, даже перед защитой он сказал, что будет очень резко выступать. Но фактически он сломался уже на моем выступлении. Что-то по поводу моей работы сказал Войшвилло. И потом выступил Черкесов, который хотя и не хвалил, но говорил в разумных тонах и в конце сказал, что он оценивает работу как отличную.