Я – Виктор Цой

Попробую оценить его по губам, которыми он смешно двигает в такт движений своей руки, теребящей очки. Достаточно большая, пухлая нижняя губа кажется искусственной – так бывает у мужчин с большой фантазией, в том числе, и сексуальной. Верхняя же губа весьма изменчива – то она узкая, почти невидимая, то вырастает до почти такой же степени пухлости, как и у нижней. Я жду, когда он закончит с очками, чтобы точнее охарактеризовать моего «героя». Наконец, он надевает очки и замирает на несколько секунд, что мне и нужно было. И вдруг на мгновенье мне кажется совершенно ясным выражение презрительности на его нижней половине лица (ведь я наблюдаю пока только губы). И именно в этой части его головы он становится похожим… на Цоя. Вот это номер… И я даже вижу его молодым, худым, с длинной шевелюрой и всего в черном, как на тех фото, что я видела много раз… Но блеск его очков рассеивает это дурацкое наваждение – его часто мигающие, пугливые глаза за стеклами снова заставляют меня вернуться к тому, с чем я имею дело – к конченному, морально раздавленному немолодому человеку. И единственное, что его роднит с Цоем – эта наша общая с ним и миллионами соотечественников азиатчина в лицах. То есть – ничего. Взгляд Марата уперся напряженно во что-то впереди – там над лобовым стеклом висит на цепочке, раскачиваясь, портрет смуглого подростка в золоченной овальной рамке. Водитель замечает в зеркале его взгляд и говорит с нежностью: «Сын мой. В Узбекистане остался, с мамой. Скучаю сильно, полтора года уже не видел». Марат кивает: «Ясно. Как зовут?». «Наржан… верблюжонок мой… Приехали». Машина сворачивает к обочине и тормозит.

Здесь туман еще сильнее, так как это низина города, и все газы, испарения, смог скапливаются здесь. В воздухе стоит специфическая смесь запахов бензина, угольной гари и мочи, и в такую холодину это даже бодрит. Я веду моего дружка к кафе, дорогу к которому еще не забыла – взяла инициативу в свои руки. В небольших лужах мои каблуки прокалывают с хрустом тонкий лед, и ноги Марата, идущего за мной след в след, уже хлюпают по прорвавшейся из-под льда воде. Мы идем молча – до переулка, где кафе, еще шагов сто. Вокруг нас еле виднеются призрачные очертания одно-, двухэтажных компактных домов за заборами. И вскоре в тумане возникает кажущаяся огромной неоновая вывеска с надписью «Надежда». Символично как-то, но непонятно, к чему сей символ. «У вас ведь тоже должен быть сын?», – почему-то решаю спросить я Марата, в голове всплыли некоторые моменты биографии реального Виктора Цоя. Мой спутник останавливается, опускает голову. «Да. Был», – бурчит он, глядя в землю. «Был?! Жив же вроде?», – удивляюсь я не очень натурально, сейчас он, наверное, соврет что-то. Но он поднимает голову и смотрит на вывеску: «Нам надо перекусить. Здесь самые лучшие котлеты по-киевски в городе. Пойдемте!». Этого престарелого любителя легких наркотиков накрыло аппетитом, только зачем ради этого так далеко надо было тащиться?! Впрочем, я тоже голодна зверски. Пойдем!