Я вам любви не обещаю

Перейдя мост через Фонтанку, Георгий Алексеевич с Невского свернул на Литейный. До дома оставалось не более версты. От природы Бахметьев обладал чутким слухом. Ему показалось, что кто-то следует за ним попятам. Остановившись, он огляделся. Вдоль неосвещённой стены доходного дома мелькнула чья-то тень. Граф мгновенно подобрался, как всегда в минуты опасности ощущая необыкновенный душевный подъём. Медленно повернувшись, Бахметьев зашагал далее, ожидая нападения.

Нападавших было двое. Как бы Бахметьев ни готовился к тому, все же момент нападения был неожиданным. Сначала дорогу преградил высокий широкоплечий человек, вынырнув, будто чёртик из табакерки с ближайшей подворотни. В руке нападавшего блеснуло лезвие ножа. Закрывшись рукой, Бахметьев ухватил своего противника за запястье, сжимая его руку, что есть силы в надежде заставить того выпустить оружие. Никто не издал ни звука. Слышалось только напряжённое дыхание обоих. Вывернув руку нападавшего, граф услышал, как звякнул о мостовую нож, откатившись куда-то в сторону, и в тот же миг на его шее оказалась удавка. Кто-то второй пониже и явно гораздо слабее первого противника, повис на нём со спины, пытаясь затянуть петлю на шее. Фуражка смягчила удар по голове, кастет скользнул по щеке, оставляя глубокую царапину, в глазах потемнело.

— Караул! Грабят! — послышался чей-то истошный крик.

Хватка ослабела.

— Повезло вам, ваше сиятельство, — услышал он свистящий шёпот над ухом.

Топот ног по мостовой возвестил о том, что его недруги, кто бы они ни были, поспешили покинуть место нападения, оставив свою жертву.

— Ваше благородие, — обратился к нему запыхавшийся городовой, — не пострадали?

— Нет, — выдохнул Бахметьев, снимая с шеи верёвку.

Вслед за городовым к нему подошёл тощий паренёк, судя по форменной фуражке и тужурке, студент, который, очевидно, и поднял крик, привлекая внимание. Помогая графу подняться, городовой заботливо поддерживал его под обе руки.

— Сюда, пожалуйте, — скороговоркой произнёс он, увлекая Бахметьева под свет фонаря.

Студент, последовал за ними, с любопытством рассматривая того, кому он вольно или невольно только что спас жизнь.

— Что ж вы службу так скверно несёте? — в сердцах бросил Бахметьев, стирая кровь с повреждённой щеки.

— Так отдали бы кошелёк и дело с концом, — обиженно заметил городовой. — Что ж вам жизнь недорога, что вы супротив двоих драться кинулись?

— Да кабы кошелёк… — вздохнул Георгий Алексеевич, нащупав в кармане золотой портсигар и портмоне.

— Проводить вас, ваше благородие? — поинтересовался городовой.

— Было бы неплохо, — поворачиваясь лицом к студенту, отозвался Бахметьев. — Благодарю вас, юноша. Вы мне жизнь спасли.

— Не стоит благодарности, ваше благородие, — словно девица зарделся студент, — всякий на моем месте поступил бы точно также.

— Ежели я когда-нибудь смогу быть вам чем-нибудь полезен, вы можете найти меня по этому адресу, — достав из кармана портмоне и вытащив из него визитку, произнёс Бахметьев, протягивая карточку студенту.

Городовой попытался взять графа под руку, но Бахметьев довольно резко отказался от помощи и предпочёл передвигаться самостоятельно, несмотря на то, что голова его кружилась и походка была не совсем твёрдой.

Дома Георгий Алексеевич приказал подать бренди. Налив почти полный стакан, он немного плеснул на ладонь и приложил её к разодранной щеке. Сдавленно чертыхнувшись, граф посмотрел в зеркало на своё отражение. Помимо ссадины на лице на шее красовался след от удавки. «Во истину в рубашке родился», — перекрестился Бахметьев. Кто его знает, чем бы всё закончилось, коли не подгулявший допоздна студент.

Сначала Бахметьев тоже решил, что на него напали с целью ограбления, тем более что могли видеть, как он подкуривал сигарету, достав из кармана плаща дорогой портсигар. Однако, поразмыслив немного и вспомнив последние слова одного из бандитов, Георгий Алексеевич пришёл к печальному выводу, что нападавшие желали отнюдь не поживиться за его счёт, но убить. Видимо, они следовали за ним от самого парадного дома на Фонтанке, и как только он перешёл мост и стал удаляться от набережной, решили напасть. Чего проще: задушить, а тело сбросить в реку.

Оставалось только вспомнить, кому он настолько насолил, что платой за прегрешения должна была стать его собственная жизнь. Присев в кресло со стаканом в руке, Бахметьев погрузился в мрачные раздумья. Единственная мысль, что приходила ему в голову — это связь с Ольгой. «Нет, — вздохнул граф, отпив из стакана глоток бренди, — Уваров никогда бы не стал сводить счёты подобным образом. Николай Васильевич вообще бы не стал сводить счёты, потому как к супруге своей всегда был равнодушен и ревнивцем никогда не слыл. Для князя самым важным было, чтобы внешние приличия были соблюдены, а уж тем более сейчас, когда сия пошлая связь осталась в прошлом, подобная месть и вовсе лишена какого бы то ни было смысла».