Я – Распутин

– Сам-то не хочешь дать на богоугодное дело? Вернется стократ.

– Это какое же?

– Да беспризорных много по городам и селам. Людишки мрут, а их детки христарадничать идут. Или вообще на улицы с кистенем. По Лиговке не пройти – подскакивают сзади какие-то шкеты, бьют по голове. Потом обирают сумлевшего. А по малолетству в тюрьму их низзя.

– Знаю об этой беде – делать-то что?

– Дак трудовые общины. Набрать отставников военных, да пущай работают, по мастерству какому, за животинкой ходят, доглядывают. Сделать такие общины в каждой губернии, а в Московской да Питерской две али три.

– И что же… – Столыпин с любопытством на меня посмотрел. – Ты готов этим заняться?

– Готов. Токмо денег дай.

– Да… все денег просят, – премьер вздохнул. – Ладно, давай так. Сделай одну образцовую детскую колонию… эх, слово-то какое неприличное. Пусть будет община. Средства на это мы найдем. Я приеду, посмотрю. Если все ладно, откроем финансирование из бюджета.

– Мудрено говоришь, но я понял. Сделаю и позову.

* * *

– Вот, извольте видеть, шестеро с покоцанными рожами, у второго справа один погон новей другого.

Я осмотрел через щелочку собранных на гауптвахте. Один был ну настоящий гусар, в доломане, расшитом золотыми шнурами, со смушковыми обшлагами и всей этой бижутерией на груди. Вот только вместо твердо ассоциирующегося со словом «гусар» кивера была меховая шапка с кокардой и султаном. Остальные были одеты в обычные армейские гимнастерки, шаровары и бескозырки, разве что с гусарскими розетками на сапогах.

– Чегой-то он, с парада?

– Никак нет, с дежурства. Вчера заступил, сегодня, как сменился, его и определили сюда. Я так думаю, непричастен.

– Угу. И вон тот, с синяком на пол-лица тоже.

– Это почему?

– Дак сразу видно, лошадь копытом приложила, человек так не сможет.

– А что остальные?

– Вроде похожи. Тока они все на одно лицо, волосы русые, морды бритые, усатые. Поди разбери, темно было. Вот что, милай, давай тех двоих в сторону, а я с оставшимися поговорю.

Начальника царскосельской гауптвахты от моего обращения «милай» к полицейскому чиновнику аж перекосило, ну да ничего, потерпит. А вообще странное дело – что в армии, что в университете я таким наглым да эпатажным не был. Мог при случае съязвить или подраться, но чтобы вот так, нахрапом? Интересно, а это может быть воздействием тела реципиента? Биохимия всякая, гормоналка, они ведь никуда не делись?

Пока я размышлял, лишних увели, осталось четверо, ну я к ним и вышел.

– Ну здравствуйте, голуби. И кто же из вас мой лопатник прибрал, а?

Двое как на дурака смотрят, «ты что мелешь, дядя?», а вот другие дернулись. У того, что с новым погоном, смотрю, вообще от шеи вверх краснота полезла и глаза забегали. Ага, понятненько.

Шепнул полиции оставить с ним наедине.

– Рассказывай, как обгонял, как подрезал…

– Не резал я никого! – встрепенулся солдатик.

– Ну да, ну да, и со мной вчерась ты не махался. И погон я твой с плеча не сорвал, и в морду тебе не от меня прилетело.

Сжал он губы и в потолок уставился. Обошел я его кругом – здоровый парень, кровь с молоком, а каких же еще в гвардию брать?

– Ты кто будешь-то? Обзовись.

– Рядовой лейб-гвардии Гусарского его величества полка Тимофей Удальцов, денщик его благородия корнета Палицына! – заученно оттарабанил арестованный.

– А родом откуда?

– Ярославский, Ростовского уезда, Борисоглебской слободы.

– Ну вот я туда и отпишу, какого орла вырастили, по ночам татьбой занимается, кошельки сшибает.

Лицо у гусара вытянулось, и он неверяще посмотрел на меня.

– И родителям твоим, и становому – пусть порадуются.

Жаль, конечно, но тут такие жернова, что мама не горюй. А парень поплыл, надо дожимать.

– Кто надоумил-то? Небось, корнет твой? Расскажешь – дело замну, ничего не было, обознался и все, вот те крест.

Посопел он, посопел и рассказал все.

Подбил его на это дело денщик корнета Граббе Иван, он же подговорил и третьего гусара, Алексея. Причем сам Иван в драке отметин не получил и оттого на гауптвахту его не замели. Отпустил я пока Тимофея, попросил доставить Алексея и уже с полученной информацией вытряс из него подтверждение.

Пока разговоры разговаривал, за стеной шум поднялся да гам, крики и командирский рык. Прибыл самолично генерал-майор свиты Петрово-Соловово, командир лейб-гусар, и бушевал, требуя немедленно их освободить и призывая всяческие кары на головы полицейских, командира гауптвахты и мою в том числе.

А потом с матюками вломился в комнатку, где мы с Алексеем беседовали.

– Рядовой, немедленно в полк, – рявкнул он, топорща завитые усики.

– А мне, батюшка, куда прикажешь?

Тот только хекнул, поправил усы рукой да и вышел вон. А я следом. Доложился растрепанной полицейской команде, что нет, не те. Обознался. Темно было.

– А погон?

– А что погон? Может, злодей как раз удальцовский срезал да себе пришил, чтобы парня подставить. А рожа битая – при лошадях немудреное дело.