Я прошел две войны!

– Гусиный жир пойдет, – подсказал Савелий Долгов. – Подорожник хорошо всякую дрянь из ран вытягивает.

– Подорожника мы здесь наберем, но им не спасешься. Бинтовать раны нечем. Попробуй, Родион, марли найти или чистых ситцевых тряпок.

Но следующая вылазка закончилась хуже некуда. Опасаясь наткнуться на немцев, Усольцев увеличил группу, включив в нее пулеметчика Карпухина Петра с напарником. Но восемь человек – это не шесть, как в первый день. Да еще повозка. Проскользнуть незаметно труднее.

Впрочем, количество играло не главную роль. Немцы выставили на подходе к деревне пост, замаскировав мотоцикл в кустах. Пост состоял из двух местных полицаев, двух солдат и унтер-офицера комендантской службы.

Старшина Родион Сочка не был новичком и соблюдал осторожность. Впереди двигались оба пулеметчика, а метрах в ста двадцати следом шли остальные вместе с повозкой. Но и унтер-офицер разглядел в бинокль группу русских окруженцев еще издалека. Немец знал, что большинство русских солдат, попав в окружение, сопротивления не оказывают и сдаются в плен. Нет у них другого выхода. На этот раз унтер насторожился. Двое русских шли с ручным пулеметом, были подтянуты и не напоминали упавших духом побежденных, которые брели по дорогам без оружия с листовками-пропусками.

Когда до поста осталось метров сто, русские приостановились – засаду выдали сороки, которые оглушительно трещали на верхних ветках березы. Сержант подал знак остальным, что впереди опасность, и снял заряженный «Дегтярев» с предохранителя.

Унтер-офицер понял, что если русские откроют огонь, то с такого расстояния не промахнутся, хотя пост прикрывали кусты и деревья. Он решил не рисковать и приказал пулеметчику:

– Кончай с ними.

Открыл огонь «машингевер» МГ-34, стреляли из винтовок оба полицая, и короткими прицельными очередями бил из автомата опытный унтер-офицер. Хотя Степан Карпухин прятался за сосной, она не могла защитить его от града пуль скорострельного МГ-34.

От сосны летели в разные стороны щепки и куски коры. Уже в первую минуту сержант был ранен в лицо и открыл огонь в ответ. Он успел выпустить половину диска, но получил сразу две пули в плечо и выпустил из рук «Дегтярев».

Второй номер суетился вокруг него, пытался помочь подняться, но тоже угодил под пулеметную очередь и упал рядом с товарищем. Старшина Родион Сочка, меняя обойму, понял, что бой складывается не в их пользу. Был ранен молодой красноармеец, а добраться до Степана Карпухина и его напарника возможности не было – слишком плотный огонь вели немцы и полицаи.

– Отходим, – дал команду старшина.

– А как же ребята? – растерянно спросил кто-то из красноармейцев.

Очередь прошла рядом с повозкой, выбила одну из спиц колеса, другая отрикошетила от земли, заставив лошадь шарахнуться в сторону. Вопросов старшине больше не задавали. Все поняли, что выход один – уходить из-под огня.

Усольцев, выслушав Сочку, приказал немедленно сворачивать лагерь.

– Полицаи по вашим следам немцев сюда через час-два приведут. Быстро они предателей находят.

– Дерьмо, оно сразу всплывает, – обронил Родион Сочка, который чувствовал вину за гибель товарищей.

Ни Усольцев, ни Козырев ни в чем не упрекали старшину. Сейчас важно было как можно скорее покинуть стоянку. Когда я строил роту, невольно стал свидетелем случая, который надолго врезался в память.

Лейтенант, лежавший в повозке с ампутированной ногой и сильно мучившийся от боли, достал из-под шинели наган. Он хотел приставить ствол к груди или голове, но к нему кинулся санитар, чтобы отобрать оружие. Тогда лейтенант, торопясь, выстрелил себе в живот. Его перевязали, но раненый потерял сознание и вскоре умер.

Ночью исчезли несколько бойцов, в том числе один человек из моей роты. Он оставил противогаз, гранаты, часть патронов, но винтовку прихватил с собой. Комиссар полка Залевский, оглядев меня, сказал:

– Один предатель сбежал. Сколько еще из твоей роты сбегут?

– Не знаю, – вызывающе ответил я.

– А то, что ты за своих бойцов отвечаешь, знаешь?

– Так точно.

– Если сбежит кто-нибудь еще, разговор будет другой. Разложения полка я не допущу.

И хлопнул ладонью по деревянной коробке «маузера». Когда комиссар ушел, Миша Ходырев сплюнул и передразнил его:

– Разложения он не потерпит! От трех тысяч в полку три сотни бойцов осталось. Такие у нас командиры и комиссары. Зато денщик ему каждый день ордена да пряжки драит, «маузер» чистит. Хотя на хрен ему такой хороший пистолет, он на переднем крае никогда не бывает.

Всего дезертировали в ту ночь человек шесть. Чередник вместе с Раскиным тоже получили выговор, как и другие командиры и политруки. Днем мы угодили под бомбежку, хотя двигались осторожно и постоянно следили за небом.

Но пару истребителей «Мессершмит-109» прозевали. Если бомбардировщики были слышны издалека, то эти скоростные машины словно выныривали из ниоткуда (скорость – почти сто метров в секунду). Снова посыпались осколочные бомбы, а со второго захода нас обстреляли из пушек и пулеметов.