– Кончается товарищ капитан. Пули левое легкое порвали, кровь ничем не остановишь.
В стороне рыли братскую могилу, расширяя воронку от бомбы-«полусотки». Возле нее лежали в ряд погибшие и умершие от ран.
Один из полков и часть штаба нашей дивизии мы все же к вечеру догнали. Но живых среди нескольких сотен бойцов и командиров не было. Мы еще не отошли от собственных потерь, а теперь перед нами предстало зрелище куда страшнее.
Как мы поняли, немецкие танки ударили по отступавшим прямо на марше, не дав времени организовать оборону. Дорога и обочины были перепаханы гусеницами танков. Многие тела наших товарищей были смяты, сплющены. Экипажи немецких «панцеров» догоняли и давили живых людей. Возможно, экономили патроны, а скорее всего это доставляло им удовольствие.
Стояли разбитые и сгоревшие грузовики, орудия разных калибров. Командиры пытались организовать сопротивление, мы увидели сгоревший танк Т-3 и разбитый тяжелым снарядом чешский Т-38. Наверное, немцы понесли и другие потери, но поврежденные машины эвакуировали.
Неполная рота наших легких танков застыла на опушке березовой рощи. Это были Т-26 и БТ-7. Почти все они сгорели, остались лишь каркасы и обугленные тела танкистов.
Среди погибших я увидел полковника, который в декабре 1939 года при штурме линии Маннергейма распорядился выделить нашему батальону гаубицы. Тогда они нам крепко помогли. Полковник лежал в окровавленном кителе, ордена были выдраны, портупею вместе с кобурой сняли.
– Замкомандира дивизии, – сказал Козырев, снимая фуражку. – Молодой, перспективный, его в комдивы прочили… не дожил.
– Господи, – оглядывался по сторонам мой ординарец Егор Балакин. – Сколько людей сгинуло, страшно подумать.
Похоронить погибших мы не имели возможности. Нас оставалось всего триста человек, многие ранены, контужены, вымотаны долгой дорогой. Усольцев приказал собрать документы погибших, подобрать уцелевшие боеприпасы и продовольствие.
Кроме пистолета у меня имелась винтовка. Ходырев принес мне две гранаты и несколько винтовочных обойм. Часть оружия собрали немцы, но патронами мы немного разжились. Старшина Сочка снял с подбитой бронемашины пулемет ДТ (Дегтярев танковый) и штук пять запасных дисков к нему.
Из еды сумели отыскать какое-то количество консервов, мешок крупы и раздавленную бочку селедки, на которую сразу накинулись оголодавшие бойцы. Старшина отогнал их:
– Куда столько соленого жрать? Желудки загубить хотите, а потом из кустов не вылазить?
Уже темнело, и Усольцев поторопился увести остатки полка подальше от места боя. Сотни тел погибших начали разлагаться, да и наши люди были подавлены увиденным.
Что запомнилось мне в течение последующей недели? Очень много хлопот было с нашими ранеными. Спустя годы, смотря кинофильмы или читая книги о первых месяцах войны, где прослеживалась судьба окруженцев, пробивающихся к своим, я заметил, что тема раненых как-то проходила вскользь.
Шагают себе бойцы с перевязанными головами или руками, бодро шагают, да еще немцев по пути из засад нещадно бьют. Глядишь, все уже с трофейными автоматами, отбитые пулеметы на плечах тащат. К сожалению, действительность была куда более горькой.
Через пару дней пришлось остановиться. Наш хирург, капитан Марков, сделал несколько операций и потребовал от Усольцева, чтобы люди отдохнули, а оперированные пришли в себя.
– Вы, товарищ полковник, думаете, если я самых сложных оперировал, то главная проблема решена? Как бы не так! Эй, боец, иди сюда, – позвал он одного из красноармейцев. – Ну-ка, покажи свою ногу.
Мы увидели содранную до мяса кожу, потертости на ступнях.
– Прикажите всем тщательно вымыть ноги, постирать портянки, я осмотрю каждого человека. У нас не полк, а хромая рота получается.
Василий Васильевич был сугубо гражданским человеком и выражений не выбирал.
– Как раненые? – спросил Усольцев.
– Двое безнадежные. Человек пятнадцать сами идти не смогут, а у меня всего две повозки. Значит, восемь или девять бойцов придется нести. Нужны носилки и по четыре человека на одного раненого. Продовольствие заканчивается, но это вы и без меня знаете.
Смоленская область – не Сибирь, таких лесов здесь нет. Три сотни красноармейцев сидеть или лежать неподвижно не заставишь, а в небе едва не каждый час появляются немецкие самолеты. День-два – и нас обязательно заметят.
Пока нас спасала жесткая дисциплина, которую поддерживали командиры, и в первую очередь начштаба Козырев, который лично проверял посты и не позволял людям бесцельно шататься.
Старшина Сочка и пятеро бойцов отправились за продовольствием в ближайшую деревню. По дороге наткнулись на картофельное поле. Прикинув, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, Родион Петрович Сочка приказал копать картошку. Она еще не до конца созрела, была мелковатая, но мешков шесть-семь нарыли.
Вечером ели молодую вареную картошку с остатками селедки, а на завтра довольный собой Сочка обещал достать в деревне мяса и хлеба.
– Самогона поищи. Желательно покрепче, – инструктировал его хирург. – Да не ухмыляйся, выпить я и сам не против. Спирт кончился, раны нечем обрабатывать.