Читаем Я помню музыку Прованса полностью

Перед ней прошло уже несколько рядов. Настала очередь Феликса. Джулия затаила дыхание. Музыка. Собравшись, танцоры начинают связку. На пятом движении Феликс ошибается. Женщина с косичками качает головой и хлопает в ладоши.

– Пять, шесть… Пять, шесть, семь, восемь!

Черт подери! В глубине зала Феликс собирает вещи, пока остальные готовятся ко второй попытке. Он идет вдоль стены, подходит к двери. И его хватает Джулия.

– Не уходи сейчас. Попробуй еще раз. Умоляю, не оставляй за ними последнего слова.

Феликс избегает ее взгляда и направляется к выходу.

Она вспоминает их разговор на террасе, как он мечтал о свете софитов, а родители мешали ему идти этим путем. И Жанину, которая всегда учила ее слушать свое сердце. «Если я и стала писательницей, – думает Джулия, – то только благодаря ей. А иначе чем бы я занималась? Хватило бы у меня смелости пойти, как она, своей дорогой, испытать судьбу?»

Джулия удерживает Феликса и сжимает в объятьях. Долго. И достаточно крепко, чтобы почувствовать, как бьется его сердце. Потом обхватывает его лицо руками и смотрит прямо в глаза.

– Будь собой, остальные роли уже заняты, – цитирует она послание из шапочки, которую Мадлена связала для Феликса. – Вот, Гэтсби, держи, – говорит Джулия, протягивая ему блестящие лодочки на шпильках, найденные у него в рюкзаке. Те самые лодочки, в которых Феликс выступал у мадам Артюр. – Задай им жару!

Он удивлен, стоит в нерешительности. Потом молча надевает туфли. На каблуках Феликс выше Джулии на голову. Он делает глубокий вдох и толкает дверь в зал. Встает в свой ряд и бросает взгляд на Джулию.

– Живой, – одними губами произносит она и улыбается.

<p>49</p>

Люсьена сметает конфетти со ступеней церкви. Эта дрянь застревает повсюду, и между брусчаткой тоже, не выковыряешь! Вцепившись в метлу, она яростно скребет плиты. Конфетти не сдаются.

Прошлой ночью она не сомкнула глаз, хоть и устала. Демоны неотступно осаждают ее. В голове звучат голоса, когда темно, это еще мучительнее. Она уже пять дней не навещала Жанину. Не хватает смелости смотреть ей в глаза да и страшно встретить Джулию.

У Люсьены кружится голова, она цепляется за метлу, сметает разноцветные кружочки в аккуратную кучку. Зимние свадьбы так же невыносимы, как и летние. К чему устраивать представления? Раньше достаточно было сказать «да» священнику, безо всех этих излишеств с цветами, лентами и фотографиями. Базар какой-то, а не свадьба!

Порыв ветра разбрасывает конфетти. Люсьена в гневе швыряет метлу. Голова кружится очень сильно. Люсьена хватается за ручку двери, входит в церковь, опускается на колени. На лбу выступил пот. Она молится, прижав руки к губам, бледнее статуй, возвышающихся над ней. В ушах гудит. Каменные плиты уходят из-под ног, лица святых расплываются.

– Будь я проклята!

Она задыхается, хватается за грудь. Сердце бешено колотится, и она не слышит шелеста сутаны. Священник встает на колени рядом с ней и тихим голосом начинает молиться:

– Тебе, Господи, единому благому и непамятозлобивому, исповедую грех свой. Если бы и умолчал я, Ты, Господи, знаешь все, и ничто не сокрыто пред очами Твоими.

Люсьена сдерживает рыдания. Кюре, не глядя на нее, продолжает нараспев:

– Согрешил, Господи, согрешил и недостоин взирать на высоту небесную.

Тишина. Грудь словно зажата в тисках. Люсьене хочется закричать, провалиться сквозь землю… Отец Мариус берет ее за руку.

– Я с тобой.

Скрючившись, она присаживается на скамью.

– Люсьена, что бы ты ни сделала, Бог все может понять и простить.

Она сейчас так уязвима, священнику жаль ее. Колокола бьют полдень. Люсьена делает глубокий вдох. Она держится за отца Мариуса, и тепло его руки успокаивает ее. Внезапно ей хочется заговорить, открыть свою тайну. Пусть выйдет, выплеснется, хоть бы и забрызгав все вокруг. Она хочет изблевать свое горе, угрызения совести, тоску. Покончить с чувством вины, столько лет пожирающим ее. И пусть ее заберет дьявол! Лучше умереть, чем прожить еще хоть секунду с этим грузом на плечах.

– Простите меня, святой отец, ибо я согрешила. Я была молода, и…

Она не может говорить от рыданий, горло словно завязано в узел. Отец Мариус подбадривает ее взглядом. Люсьена думает о том, как он разочаруется в ней, и эта мысль ранит ее сердце. Глядя в пол, она шепчет:

– Когда я его встретила, мне было всего двенадцать лет. На танцах, в день святой Цецилии, после Освобождения. Я в жизни не встречала мужчины красивее. Его звали Жан Колоретти.

Все ее тело начинает дрожать – руки, челюсть, колени.

– Продолжай…

– Я любила его всем сердцем, всей душой. Этот человек, отче, даже спас мне жизнь. Он обо мне заботился, давал немного денег, научил меня читать, петь. Я обязана ему всем, а я… Я разрушила его жизнь и жизнь женщины, которую он любил.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза