Я отвернулась

— Мне хочется думать, что он мог так сделать в своем сердце, — говорю я, вспоминая о маминой музыкальной шкатулке, которую отец мне передал через Джин. — Когда он умер, мачеха приехала сообщить мне об этом. Моего мужа шокировало, что я лежала в «психушке», как он это назвал. Он все время грозился рассказать детям. Я чувствовала, что ему нравится эта власть надо мной.

— Каким образом, по-вашему, эта трагедия повлияла на вас эмоционально?

— Меня терзал страх, что я могу нечаянно причинить вред своим детям или проявить небрежность, как в случае с Майклом, — отвечаю я. — Я очень боялась потерять семью, особенно когда у Роджера случались романы.

Я прерываюсь, чтобы перевести дыхание. Теперь я выговорила все это. Всю правду. Всю внутреннюю боль.

— Когда я стала бабушкой, моя решимость сохранить семью только усилилась.

Несмотря на всю серьезность ситуации, при мысли о внуке сердце переполняется теплом.

— Когда я узнала, что моя дочь беременна, сперва испугалась. Мне казалось, что с ее ребенком тоже что-то может случиться. Казалось, нашу семью преследуют несчастья. Однако с той секунды, как Джоша дали мне в руки, я ощутила самую удивительную любовь, какую только знала. Крепче, чем если бы он был мое собственное дитя. И я поклялась быть сильной ради него.

Я вижу, как некоторые женщины из жюри присяжных кивают.

— Но после визита мачехи я снова забеспокоилась. Мне постоянно было страшно. Вдруг я сделаю что-то не так? Однажды Джош чуть не подавился, когда я дала ему маленький кусочек морковки. Он кашлял несколько секунд, но я дрожала потом от страха несколько лет. Когда он был со мной, я следила за ним, как ястреб!

Мои глаза наполняются слезами.

— В тот день… у пруда… Это был единственный раз, когда я упустила внука из виду. Всего на несколько минут, но… — Я замолкаю, подавляя всхлип. — Я была очень зла на Роджера. И на себя. Я не хотела… — Я больше не могу сдерживать рыдания.

Судья объявляет короткий перерыв, пока я не успокоюсь. В моей голове столько противоречивых эмоций, что они мешают мыслить ясно. Иногда я не понимаю, кто и когда говорит.

После перерыва мы продолжаем.

Барбара приступает с того же места, на котором мы остановились.

— И позже в тот день вы убежали из дома?

— Да, — бормочу я.

Мне вдруг вспоминается кое-что сказанное Кэрол за ужином в нашем теннисном клубе, когда она только что переехала из Лондона. Мы устроили сбор на благотворительные нужды, но она отказалась внести свой вклад.

— Люди на улице живут так, потому что им это нравится, — пренебрежительно заявила Кэрол, тряхнув волосами.

— Какое нелепое обобщение, — возразила я. Она сердито взглянула на меня и отвернулась. Это было до или после ее романа с Роджером? Кто знает… Тогда я решила, что у нее каменное сердце. Но по крайней мере она не виновна в убийстве.

После обеда нас ждут еще сюрпризы. Человек на свидетельской трибуне кажется мне знакомым, хотя я и не могу вспомнить, где его видела.

— Можете вы рассказать суду, откуда знаете обвиняемую?

— Я был полицейским под прикрытием, которого направили следить за ситуацией с бездомными в Бристоле.

Снова свидетель, о котором мне уже рассказывала Барбара. В очередной раз я его не помню. Видимо, я прожила несколько дней в Бристоле и подалась дальше. Я даже представить себе не могу такое.

— Мы расследовали дело о наркосети. Я видел подсудимую лишь мельком. Она была старше, чем большинство там. Мне стало ее жалко. Ей снились кошмары. В какой-то момент я отчетливо слышал, как она выкрикнула: «Нет!», а затем имя «Роджер».

Меня бросает то в жар, то в холод. Я и до сих пор так кричу, если верить сокамернице.

— Она выглядела очень нервной и постоянно оглядывалась через плечо, как будто за ней кто-то гонится.

Джо часто так делала. Привычка, сказала она мне. Возможно, я тоже подсознательно переняла эту манеру поведения? Или же какая-то часть меня знала, что я виновна?

Я все еще пытаюсь уложить это в голове, когда на свидетельское место вызывают старого профессора — бывшего руководителя Роджера.

— Это правда, что Роджер Холлс был вынужден досрочно уйти на пенсию из-за сексуальных домогательств к студенткам?

— Да, это правда. — Профессор виновато смотрит на меня. — Мы все сочувствовали его жене, хотя некоторые думали, что она предпочитала не замечать измен мужа.

В глазах присяжных это сыграет за меня или против? Трудно сказать.

Затем выходит человек, которого я раньше знала слишком хорошо. Корнелиус.

— Будучи под вашим присмотром, обвиняемая проявляла признаки склонности к убийству? — спрашивает прокурорская поверенная.

Корнелиус смотрит на меня. На его лице написана грусть.

— Она проявляла крайнюю эмоциональность, находясь на нашем попечении. Иногда Элли говорила, что хотела бы, чтобы ее мачеха сдохла.

Неужели я так говорила? Хотя, с другой стороны, огромные периоды пребывания в Хайбридже выпали из моей памяти — возможно, из-за процедур или оттого, что разум заблокировал дурные впечатления.

— Как на ваш взгляд, — она была способна действовать в соответствии со своими эмоциями и реально кого-то убить?