«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Бунину, пережившему в 1918–1819 годах кровавый хаос коммунизма, пришлось тем временем познакомиться и с национал-социалистическим «порядком». После лекционного турне в Праге и городах Германии он следовал через Нюрнберг и Мюнхен в Швейцарию. 26 октября 1936 года он собирался пересечь германско-швейцарскую границу у города Линдау. Представитель германских властей в штатском без разъяснения обстоятельств и предъявления каких-либо обвинений отвел его в камеру и стал срывать с него одежду. «От потрясающего изумления, – пишет Бунин, – что такое? за что? почему? – от чувства такого оскорбления, которого я не переживал еще никогда в жизни, от негодования и гнева я был близок не только к обмороку, но и к смерти от разрыва сердца, протестовал, не зная немецкого языка, только вопросительными восклицаниями – “что это значит? на основании чего?” – а “господин” молча, злобно, с крайней грубостью продолжал раздевать, разувать и обшаривать меня»[112]. Затем писателя под дождем отвели в местный арестный дом, где допрашивали без переводчика. Через несколько часов нашлась якобы переводчица на французский язык, которая задавала ему все новые и новые абсурдные вопросы. К вечеру шестидесятишестилетнего нобелевского лауреата освободили, и он смог покинуть пределы Германской империи.

10 ноября 1936 года Томас Манн записал радостную новость: «Письмо русского Госиздата по случаю 19-й годовщины пролет[арской] революции. Выход моего 3-го тома с новеллами, который доводит собрание до пяти томов. 6-й следует. Мои книги сразу раскупаются»[113].

Шестой том с драмой «Фьоренца» и поэмой «Песнь о ребенке» был датирован 1938 годом. Имя редактора и переводчика Вильгельма Зоргенфрея уже не значилось на его авантитуле, так как в том же году он был арестован и расстрелян за якобы контрреволюционную деятельность.

После успешного визита в СССР Андре Мальро, состоявшегося весной 1936 года, Кольцов и еще один компетентный функционер по имени Александр Щербаков докладывали Сталину, что осенью в Москву приедут Фейхтвангер и Томас Манн[114]. Но в результате Фейхтвангер отправился в путешествие один. 23 июля 1936 года, во время подготовки его визита сталинское политбюро одобрило предоставление ему субсидии в размере 5000 долларов США на оплату киносценария по его роману «Семья Оппенгейм»[115].

Фейхтвангер прибыл в Москву 1 декабря 1936 года. В начале января его принял Сталин и беседовал с ним три часа. Диктатор произвел на писателя сильное и положительное впечатление. Позже Фейхтвангер писал: «Народ говорит: мы любим Сталина, и это – наивнейшее и естественнейшее выражение его согласия с экономическими условиями, с социализмом, с режимом»[116].

Фейхтвангеру разрешили присутствовать на судебном заседании, на котором, в частности, судили бывшего функционера и докладчика на съезде 1934 года Карла Радека. Начальные сомнения писателя в правомерности процесса прошли, по его словам, «как соль растворяется в воде»[117]. Радек был обвинен в соучастии в заговоре и приговорен к десяти годам лишения свободы. В 1939 году он умер в тюрьме.

Покидая СССР 5 февраля 1937 года, Фейхтвангер не смог сдержать эмоций и с пограничной станции отправил Сталину телеграмму со словами восторга и восхищения. Наверное, в этом особенно выражалось его наивное и естественное согласие с советской системой. Его книга о путешествии в СССР вышла в том же году под названием «Москва 1937» в амстердамском издательстве «Керидо».

Братьям Маннам удалось избежать подобного путешествия. Регулярные рабочие контакты с советскими издательствами они поддерживали и далее. В конце декабря 1936 года Бехер попросил Генриха Манна написать «несколько строк об “Инт[ернациональной] литературе”, которые мы могли бы использовать для пропаганды»[118]. Слово «пропаганда» употреблялось в таком контексте впервые. К Томасу Манну Бехер обратился с просьбой выдвинуть брата Генриха на Нобелевскую премию по литературе. Для русских писателей Бунина и Шмелева, которые несколько лет назад тоже пытались склонить Томаса Манна к номинации их на премию, она должна была стать гарантией выживания. Для Советов, стоявших за Бехером, присуждение премии Генриху Манну в год юбилея их революции было бы блестящим пропагандистским ходом. Но ответ из Цюриха, при всей своей корректности, был отрицательным. Томас Манн полагал, что шансы его брата получить Нобелевскую премию слишком невелики по причине «интеллектуального настроя» в Нобелевском комитете. И помимо этого, его, Томаса Манна, в случае такой рекомендациии сочли бы пристрастным[119]. Нобелевский проект под названием «Генрих Манн» не удался.