«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Публикация в Москве отрывка из романа о Генрихе IV придала решающий импульс доселе робкой советофилии Генриха Манна. С этого времени дифирамбы советскому строю и Сталину прочно вошли в репертуар его публицистики. В октябре 1935 года в эмигрантском еженедельнике «Ди нойе Вельтбюне» появилась его статья «Сталин – Барбюс», в которой с пафосом прославлялись как биография диктатора, написанная Анри Барбюсом, так и сам «отец народов»[89]. Позитивный настрой Томаса Манна, напротив, вскоре сменился сомнениями. Энтузиазм своего брата он склонен был разделять только в меру и от случая к случаю. Высказывания Томаса Манна о коммунизме и его производных оставались спонтанными и нередко противоречивыми. 15 ноября 1935 года он писал Генриху: «<…> исключительно полезно и достойно <…> внушать буржуазному миру, что фашизм является не чем иным как западной формой большевизма и что “старому миру” нечего от него ожидать»[90]. Трудно понять, идет ли речь только о тактическом приеме с целью разоблачить фашизм сравнением, понятным «буржуазной» аудитории, или же Томас Манн действительно разделял такую точку зрения. Впрочем, возможно, что имело место одновременно и то, и другое.

6 декабря 1935 года Томас Манн зафиксировал в дневнике получение письма, «касающегося Генриха, его позиции и роли, его обожествления Сталина, короче, его подверженности влияниям и детской нехватке у него критики». Комментарий Томаса Манна к этому письму звучал так: «Поговорить об этом»[91].

Томасу Манну потребовалось долгое время, чтобы внутренне признать свой статус эмигранта. Еще в 1935 году он неоднократно жаловался в дневнике на страх и депрессию. Его жизненные обстоятельства не способствовали стабильному оптимизму, который, впрочем, никогда не был его сильной стороной. Его радовало, что два первых тома библейской тетралогии продолжали легально и успешно продаваться в Германии. Об этом из Берлина сообщал Берман Фишер. Но именно из-за успеха «Иосифа и его братьев» в Германии издатель по-прежнему просил его воздерживаться от критики нацистского режима. Освободиться от вынужденного политического молчания писателю удалось только после того, как власти в декабре 1935 разрешили Берману Фишеру вместе с частью издательства выехать за границу. 3 февраля 1936 года Томас Манн опубликовал в швейцарской газете «Нойе цюрхер цайтунг» открытое письмо в рамках полемики вокруг эмигрантской литературы. Оно обозначило его «официальный» разрыв с нацистской Германией. Отныне его руки были развязаны, и он мог свободно считать себя частью немецкой культурной эмиграции.

Незадолго до этого он получил очередное приглашение посетить СССР. Почта от Михаила Кольцова прибыла в Цюрих 11 января 1936 года. 5 февраля Томас Манн заверил Бехера: «Как только я освобожусь от срочной работы и более ранних договоренностей по поездкам, я приеду в Советский Союз»[92]. Было ли это привычной отговоркой, или, став полностью независимым от нацистского государства, он действительно «сдался»?

Подозрительность швейцарских властей в отношении связей с Советским Союзом и коммунистических идей по-прежнему его беспокоила. Из-за этого он отказался участвовать в издании московского журнала на немецком языке. «Я обязан, – писал он брату Генриху 11 февраля 1936 года, – в определенном смысле считаться со Швейцарией, которая меня приняла, и чье гражданство я по истечении законного срока желал бы получить. При всей симпатии, я не хотел бы слишком явно связывать себя с миром коммунизма»[93]. В переводе с элегантно-дипломатического языка на нейтральный это значило, что, в принципе, он ничего не имеет против коммунизма и только насущные обстоятельства не позволяют ему быть соредактором просоветского журнала.

16 февраля Генрих Манн известил Бехера об отрицательном ответе брата. Сам же он, по его словам, был бы рад участвовать в проекте журнала, но только не подписываться в качестве редактора. «Если бы я стал это делать, – объяснял он своему верному наставнику, – то германское радио разнесло бы это по всему свету. Оно и сейчас уже держит в курсе обо мне весь обитаемый мир. А тогда оно распространило бы новость, что я-де вступил в коммунистическую партию»[94]. Генрих Манн, фактически уже активно работавший на Советский Союз, дорожил своей официальной беспартийностью.