«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Компетентные службы в Москве были, вероятно, разочарованы, когда узнали о путешествии Томаса Манна в США в апреле 1937 года. Его приезд в СССР заставлял себя ждать, несмотря на неоднократные приглашения. В Америку он ехал уже в третий раз с начала эмиграции. На этом фоне его обещания в скором времени посетить Советский Союз звучали в лучшем случае как дежурная вежливость. Тем не менее в Москве относились к такому невниманию терпеливо и снисходительно. Томас Манн был важен Советам как симпатизирующий интеллектуал с мировым именем. Его контакты в высоких сферах США определенно могли принести им еще большие дивиденды, чем его личное присутствие в советской столице.

В СССР готовились отмечать двадцатую годовщину Октябрьской революции. Редактор русскоязычного отдела «Интернациональной литературы» Сергей Динамов в мае 1937 года попросил Томаса Манна прислать какую-нибудь работу по случаю юбилея. «<…> будь то рассказ, набросок, воспоминание, публицистическое высказывание и т. п., – писал он, – наши читатели воспримут это с большой и живейшей благодарностью»[120].

Томас Манн отвечал Динамову, что недавно ему уже приходило такое предложение из Москвы и что он отреагировал на него небольшой статьей. Он имел в виду свое письмо Союзу советских писателей от 5 апреля 1937 года.

Уважаемые господа, – говорилось в этом многостраничном послании, – призывая «писателей мира» присылать статьи для сборника, который Вы хотите издать к двадцатилетию существования Советского Союза, Вы, вероятно, не совсем отдаете себе отчет в том, какого отчаянного мужества требуете этим от нас, своих западных коллег. Обнаружить коммунистические – да что я говорю, хотя бы какие-нибудь социалистические симпатии означает сегодня в Европе просто стать мучеником. Это означает стать объектом ненависти, нападок, доходящих до призыва к убийству, и дикой травли, которые Вам трудно себе представить – ибо в противном случае Вы не проявили бы простодушной безжалостности, отправив Ваш призыв и мне – писателю, так или иначе все-таки еще дорожащему буржуазно-консервативной репутацией[121].

Верил ли он в то, что писал, или только угождал «заказчику»? В тридцатые годы Советский Союз посетили, в частности, его коллеги Бернард Шоу, Анри Барбюс, Эмиль Людвиг, Луи Арагон, Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Андре Мальро, Рафаэль Альберти, Андре Жид и – не в последнюю очередь – Лион Фейхтвангер. Почти все они удостоились личной беседы со Сталиным. Вернувшись в Западную Европу, они – за исключением Андре Жида – беспрепятственно и беззастенчиво рассказывали о восхищении, которое вызывал у них советский диктатор. В Швейцарии, где Томас Манн жил, и в Чехословакии, чьим гражданином он стал в 1936 году, коммунистические партии не пользовались особой популярностью, но они были легальными и принимали участие в выборах. Премьер-министром соседней Франции недавно стал социалист Леон Блюм. Может быть, Томас Манн «широким жестом» переносил реальность своей германской родины на всю Европу?

В письме далее говорилось, что к своей буржуазно-консервативной репутации он, однако, предпочитает относиться иронически-снисходительно. Ему никогда не удавалось убедить себя в радикальной враждебности, которую «русский коммунизм», как принято считать, испытывает по отношению к традициям, а также в намерении большевиков разрушить западную культуру. Как пример уважения Советов к классике он привел отмечавшееся в СССР столетие со дня смерти Пушкина. Затем он плавно перешел к своей статье о Пушкине, опубликованной в феврале 1937 года в газете «Прагер прессе». Имя великого русского поэта Томас Манн использовал как подпорку для весьма шаткой идейно-политической конструкции. Речь шла о «новых отношениях терпимости и дружбы между восточным социализмом и западным гуманизмом».