Я люблю время (Сказка-ларец)

— Я-то как раз помню, я боялась, что ты забудешь. Я так переживала, вся в неизвестности, это нечто! Ты же запретил звонить на трубку. Ну что, все нормально?

— Более чем. Кстати, мы все уволены в бессрочный отпуск.

— Как?.. А… За что?

— Не за что, а почему. Арсений Игоревич сильно заболел, очень серьезно и надолго, если не навсегда. Хорошо еще, что деньги мы до этого получили, он все расчеты заму поручил, Вадику, Петровичу, знаешь его, который на облигациях… А так бы еще и по деньгам засада вышла.

— Ой, ни хренушеньки себе новости! — Света удивилась про себя, насколько мало затронули ее слова о серьезной болезни человека, которого она еще неделю назад считала своим возлюбленным. И не было злобы на него, и не жаждалось мести за измену и вероломство, а просто… ровно на душе, хотя и жаль, конечно… — Филечка, а как же теперь с работой?..

— А зачем работа? Точнее, работа нужна, понятное дело, но не с целью заработать на хлеб насущный, а для интереса и самоутверждения. Что тебе в секретаршах — медом намазано? Деньги у тебя отныне есть, так что хватит на много лет безбедной жизни. Захочешь — найдешь работу, не захочешь — так будешь как сыр в масле кататься. На портфель, кинь его куда-нибудь подальше, но аккуратно, там деньги. И иди сюда, сначала ты меня обнимала, а теперь моя очередь тебя обнимать…

— Ой, дурачок, пусти… Я пока не готова… Обед же остынет…

— Пусть стынет, вот мы его после…

Подошла очередь и обеда, по обыкновению вкусного и обильного.

— Растолстеть не боишься?.. Тебе бы в повара, в поварихи…

— Нет, я за фигурой слежу, все до калории считаю. Но считаю своим долгом вкусно накормить хорошего человека. А ты — самый лучший на всем белом свете! Филечка!.. Давай я тебе еще добавочки положу? Ну пожалуйста. Можно, я тебя с ложечки покормлю?

— Нельзя. А добавочки — пожалуй.

— Молодец какая. Очень вкусно! Тихо, тихо, тихо… Мера — мать вещей, я сыт, предельно сыт. Ну что, поехали в город, пока солнце светит и греет, или ты устала?

— Я от тебя не устаю, мой дорогой. Нет, вру: физически я чуточку-малюточку притомилась, благодаря некоторым бессовестным, но и дома сидеть больше не хочу. А куда ты меня приглашаешь?

— Куда захочешь. В кино, в ресторан, в планетарий, в зоосад… В театр еще рано и не сезон. В музеи можем еще успеть, только надо сообразить в какие.

— Не хочу в зоосад, я там заплакать могу.

— А-а, понятно. Ну, в Петергоф можем съездить, или в боулинг сходить сыграть. Есть еще пейнтбол, где шариками пуляют, но я его не люблю. В бутик можем завернуть.

— Хочу, хочу! Но только не сегодня.

— Или в комиссионку.

— В комиссионку??? Ты еще скажи, на барахолку в секонд-хенд. Нет уж, лучше в музей.

— В музеях — все секонд-хенд, чтобы ты знала.

— Филечка, а ты бы чего хотел? Я хочу, чтобы как тебе хочется…

— Мне? Я бы просто погулял по городу, бесцельно. В районе Петроградской, Заячьего острова…

— Так и сделаем! О, мой повелитель, позволь недостойной сопровождать тебя всюду!

— Позволяю. Стало быть, мы на моторе доезжаем до Петроградской, а оттуда пешочком, попутно отвлекаясь на все, что прельстит наши зрение, обоняние, слух, нюх и так далее. Да?

— Да, принимается! Только обоняние и нюх — это одно и то же.

— Разве? Виноват, ошибся. Тогда одеваемся — и вперед! Захочешь какую-нито покупку — только скажи, деньги есть.

Они ели мороженое и пили сок, поиграли на бильярде, послушали уличных музыкантов, покатались на катере по Неве и каналам, много смеялись и целовались, но… Света ощущала, что Филарет не в своей тарелке, видела, что того гнетут какие-то тайные и тяжелые мысли, и все же твердо рассчитывала, что она сумеет защитить, согреть, оттянуть на себя хотя бы часть его забот… Что бы ему такое сделать, или подарить, чтобы он улыбнулся, чтобы он засмеялся, забыл о невзгодах, вновь стал мягким и нежным, как вчера… И как сегодня днем… Она сумеет. Надо только исподволь выведать, в чем дело, и тогда она…

— Я уезжаю.

— Куда? — Света состроила было хитрую любопытствующую улыбку, но вдруг замерла: смысл сказанного стал до нее доходить.

— Далеко. И навсегда.

— Что??? — Света остановилась ошеломленная, не понимая, где стоит, что происходит, почему она слышит это…

— Так надо. Давай не будем стоять на проезжей части. Пойдем, дай сюда руку. — Света, все еще оглушенная услышанным, протянула безвольную руку и пошла, спотыкаясь, через дорогу. Они остановились возле мостика, Филарет махнул рукой, и реденький ручеек прохожих стал огибать их послушно и неслышно.

— Говори, говори, я слушаю…

— Собственно, я уже все сказал. Ты вся дрожишь, тебе холодно?

— М-мне тепло. Очень тепло. Объясни… — Света хотела продолжить, но поняла, что сейчас зарыдает и не сумеет вымолвить ни единого слова…

— Мне будет грустно без тебя, Светик. И я очень не хотел, чтобы все у нас так вышло. — Света упрямо помотала головой, из последних сил борясь с непрошеными слезами…

— Что… вышло?

— Что мы с тобой сблизились. Я не удержался, я виноват.

— Понимаю.

'Крепка девица' — удивился про себя Филарет, — 'даже голос вернулся, а слез все нет. Это она сама справилась…'

— Понимаю… — повторила Света. — Я тебе не нужна.