Я люблю тьму (СИ)

— Вика! — ё-моё, по щекам–то бить зачем?! Да в сознании я, в сознании! Будто пощёчины было мало, Маланья встряхнула меня, как дачница — плодоносящую яблоню.

— Чёрные.

— Вика?.. — народ шепчется, кто–то думает — в шоке девочка, кто–то — спятила. А Маланья — ни то, ни другое. Настороженно смотрит, и за плечи слишком сильно сжимает. А где… Странный юноша словно испарился, стоило мне отвести взгляд. Следом вернулась и способность к связной речи, и я гораздо увереннее пояснила — даром, что шёпотом, даром, что хрипло:

— У него были чёрные глаза.

Глава XXIV Я не плачу

Дом — это такое место, где тебя ждут и любят, где всегда посочувствуют и всё такое. Хех, как же. Это ж так получается — я бомж. Каноничный такой. Без бороды только.

— Ну–ка не кисни! Чай, не капуста. — от очередного щелчка по носу я успела увернуться — глядишь, и реакцию так натренирую. — Ничего б тебе не было, они ж не убивают, так, пугают только. Мол, иди на нашу сторону, и будут у тебя во врагах тюфяки безобидные.

Ну я не знаю. Мне лично грузовик, раздолбавший вдребезги витрину и часть стены, показался весьма–таки настоящим. А значит, и опасным. До сих пор коленки ходуном ходят! Это что ж, только нашла в мире чего интересное, и сразу помирать? Фигушки.

— Поняла?

— А?

— Ворона–кума! Я тут со стенкой, никак, разговоры развожу! — Маланья надула щёки и слегка хлопнула по ним. Не, точно сейчас сдуется, как лопнутый шарик. Тьфу ты. Нет, точно что–то не то с мыслями.

— Я говорю — вечером приходи, как бабка уснёт, к Светозару. А сейчас — домой. И чтобы тихо сидела! Как мышка! — ей бы тоже под мышку закосить, а то хороша — «секретные планы», да на всю площадку. У нас тут сплетниц — не продохнёшь; а мозги у них, сплетниц–то, насквозь просериаленные: такую Санта—Барбару намутят, что только успевай отнекиваться. И наркотики там намешают, и любовь, и родственников в коме, и шейхов арабских с гаремами, и чтоб без масла. А хлеба можно совсем не давать.

— Людишки — они ж простые, мелкие. Ерунду–то всякую слушать — завсегда пожалуйста, а важное мимо ушей — фьють! — Маланья взмахнула обеими руками сразу, чуть щиток не зацепила. Не верится даже — нас, значит, чуть не сбили, а она всё весёлая, скачет, как мячик–попрыгун. Хотя ей чего, она ж старая, пожила уже, а я как же? Ой, ёжики, ёжики…

— Опять закисла!

Уфф. Не заметила.

— А тот… ну, с чёрными глазами? Думаете, это он… того? Он кто?

— Кто ж знает! Кофий–какаву с ним не распивала, — старушка беспечно подпрыгивала, точно маленькая девочка, поставленная в угол, скучно, мол, на одном месте. — Ученик, небось, чей–то, из тёмных. Не боись, в дом они не полезут! Там, дома–то, свои бедки. Ты до вечера досиди, а там — к нам сразу. Поняла? Умочка моя!

И шасть за дверь к Светозару, да шустро так, будто прям через скважину пролезла. Тут же зазвенел звонок — мой, родной. Это когда ж я в дверь–то позвонила?! А тут и скрежет замка, и запах готовящегося обеда, и бабка на пороге.

Бабка! Что я ей скажу–то?! Вон, уже губы поджала, брови сдвинула… Ой, рванёт!

— Виктория? Ты почему так рано?

Думай, думай, Вика, ты же не идиотка, чтоб правду сказать…

— Опять с уроков сбежала! — ну конечно, бабуль, а то б я не додумалась подальше от тебя пошляться, если б меня сюда волоком не притащили, я же совсем дура! Рука в кольцах ухватила за плечо и дёрнула в квартиру — как же, на лестнице орать, чего соседи–то подумают? Скандал–то точно услышат, это ж вам не трёп Маланьи. Я молча принялась разуваться, а баба Света, знай, зудит:

— Лентяйка… Ни на что не годишься! Нет бы хоть по дому помогала… Кто тебя такую замуж–то возьмёт, вон, страшная, обросшая вся, нечёсаная… Будешь, как твой папаша — неудачницей…

— По крайней мере, старой грымзой не буду! Папу–то ты воспитывала, что ж он такой плохой вышел? Может, просто ты его запилила, вот он и сбежал куда подальше от такой мамочки?!

Повисла тишина. Я бы прикрыла рот рукой, если бы не маленькое обстоятельство: не хотела я вслух это говорить! Точно же — не хотела! Подумала только, а оно — раз! — выскочило. Само по себе. В последний раз я настолько странно себя чувствовала ещё в детстве, когда училась стрелять из ручки без стержня бумажными шариками: умудрилась вместо того, чтобы дунуть, вдохнуть — и проглотила неудавшийся «снаряд». Потом думала — умру, бумажка же несъедобная, ядовитая почти что.

А бабушка молчала, что было ещё более странно. Где же привычные вопли, визги «У меня инфаркт!» и прочая театральщина? Она ж только так злиться и умеет!

— Чего молчим, бабулец? Вопи, вопи давай, ты ж это дело любишь!

Да ё-моё! Не говорила я этого, не хотела! Ну это всё! Отпихнув любимую бабулю, я кинулась в комнату, где первым, что бросилось в глаза, был включённый ноутбук со здоровой надписью во весь экран: «Ты совершаешь ошибку». Из–за спины — бубнёж:

— Чуть домой пришла — и за компьютер! Выкинуть бы эту железку…

Я б сама уже ноут выкинула — ну его лесом. Да только скажу это — наша драгоценная Светлана Николаевна всю жизнь будет думать, что победила, напугала, мол, дрянную внученьку! Нетушки, пусть не надеется даже.