Я люблю тьму (СИ)

— Если они перешли к активным действиям, значит, нужно поспешить, — Светозар на меня не смотрел, вот только и по голосу ясно: всё серьёзней некуда, — Чем скорее состоится твоя инициация, тем лучше.

С кухни захихикали. Ну конечно, и Стелла здесь! Сидит в жутко неудобной позе, как с журнальной картинки, и карикатурно ногти пилит, периодически пялясь в зеркальце. Прямо как будто ждёт, что под столом скрючилась пара взводов вездесущих журналюг, так и жаждущих заснять звезду в неловком положении.

— Откуда в тебе столько высокомерия? — покачал головой Светозар. — Твоя инициация позади, но смеяться над ближним непозволительно. Мы должны уважать друг друга.

— Это ты правильно говоришь: уважать! Без уваженья–то мы кто? Так, шантрапа! — Маланья закружилась по комнате. И моя голова решила сделать то же самое: закружилась. И откуда здесь фиолетовые мухи? Я присела. Думала — на стул. Оказалось — на пол.

— Все сядьте! Быстро!

Стелла уронила пилку, Маланья замерла на одной ноге, даже фиолетовые мухи разлетелись. А мне некстати вспомнился родной сайт: писали там, будто бы ведьмы некрасивые обычно, но обаятельные, а колдуна по глазам никак не распознаешь. Тоже мне, эксперты! Светозар злился — и глаза изнутри подсвечивались, быстро–быстро меняя цвет. То прозрачно–голубые, то зелёные, а то и вовсе — красновато–жёлтые. Ой, у меня же юбка на ушах. И руки чего–то трясутся.

— Не бойся. Страх — это слабость… непозволительная.

Нет, всё–таки интересно, сколько же ему лет? Вот так посмотришь со стороны, когда он под обычного исследователя косит — двадцать с хвостиком. А снизу вверх, да ещё и в полумраке — все тридцать будет, если не больше.

— А… а чего мне сделать–то? Ну, чтобы ведьмой считаться… — ну и голосочек у меня, еле–еле слышно! Стелла снова расхихикалась, а от щелчка по носу от Маланьи не вышло увернуться:

— Ты, молодка, слушай, да на ус мотай. Чтобы шелупонь потустороннюю, значится, разогнать, тут магия особенная нужна. Вот представь: сила твоя — она как оружие. Подумай, на что похожа?

Что, вот прям так сразу? Без объяснений, как и что? Почувствуй себя, называется, троечником на олимпиаде: все говорят, всем всё понятно, один ты свой мозг заспиртовал и кабинету биологии пожертвовал. Точняк сейчас скажут — дурная, негодная, иди отсюда. И память сотрут. Как в «Людях в чёрном». Светозар наклонился и помог мне встать:

— Посмотри, Рогнеда.

Снова к окну подходить?! Хотела заорать — не пойду, но тут подумала: и чего тогда? К бабке под крылышко вернуться? Нет уж, я всё сделаю, как надо, и даже круче, чем надо! Там же, снаружи, домов куча, и в каждом — люди, кто–то хороший, а кто–то вроде моей бабуськи и Катеньки. Но все — беспомощные, как слепые котята. А я-то всё, что нужно, вижу! И что теперь, убегать, потому что страшно?

Нет, размазня Вика, может, и смоталась бы. А Рогнеда — ни за какие коврижки.

Естественно, я посмотрела. Стояла, вцепившись в подоконник, и не разрешала себе не то что зажмуриться — моргнуть. А там кипела жизнь, невидимая и оттого жуткая: сновали по многоэтажкам дрёмы, копошились в кустах бесформенные тени, похожие на кучи мусора…

— Не, ну вы видали? Ты бы хоть огнестрел или лук там загадала! — покатилась со смеху Стелла. А я уставилась на собственные руки: когда это и откуда появился в них стилет с тонким посеребренным лезвием? За подоконник же держалась… чудеса, да и только! Но тут «звезда» подскочила и ткнула меня в грудь пальцем, здорово обломав ощущение чуда:

— Ты держать–то эту штуку хоть умеешь?

Ну не умею, да какая разница? Ладно б я решала. Светозар строго покосился на темноглазую ведьму — и та захлебнулась очередным смешком.

— Пусть будет так. Теперь настало время проверить твои силы.

Я уже повернулась к двери, когда повеяло холодом: он распахнул окно. Меня же сейчас туда не выкинут, нет? На земле оно как–то безопаснее, да и крыльев мне к стилету вроде не прилагается… Круто, конечно — стилет! Ещё б ржавчины на него до кучи, чтоб за милю видели — слабачка. Грр, опять себя накручиваю.

— Так что мне… — снова вместо воодушевления — трясущиеся коленки. Погас свет; никого рядом — куда–то исчезли и Светозар, и Стелла, и Маланья. Таракан и тот смылся. А за окном слышалась уже возня. Нет, нет, здесь никого нет, иди мимо, иди мимо, иди–иди–иди…

Показались на фоне неба короткие ноги в панталончиках — и, хотя зрелище было забавное, посмеяться не получилось. Что–то стукнуло, и на окне, кряхтя, повисла дрёма. Держась одной рукой за карниз, она раскачивалась туда–сюда, всё сильнее и сильнее, будто хотела втиснуться в комнату.

— К–кто–нибудь… — я попятилась — бежать, бежать отсюда! Оглянулась — и застыла. Если в кухне ещё можно было что–то разобрать, то в дверной проём вкрадывалась темнота. Вползала, как змея, кусочек за кусочком оттяпывая пол и стены. Жуткая старуха с обезьяньими руками затрясла головой. Из спутанных косм посыпались какие–то комки. Нет, не комки вовсе — жуки! Ай, слезь, слезь с моей ноги!

— Баю–бай, баю–бай… — а голос у бабки оказался не противный, а очень даже мягкий, как будто бы добрый.