Я - Грач шесть

Такие же «воробьята» постоянно крутились у нас в госпитале. Они себя гордо называли «тимуровцами», и изо всех сил старались помогать. Стакан воды подать, письмо под диктовку написать, помочь санитаркам полы помыть… Самые ответственные и важные от осознания порученного дела вечером опускали на окнах светомаскировку – одеяла, которые утром поднимали на верёвочках обратно верхнее положение. Вечером, как все поужинают, наших «тимуровцев» собирали в столовой и подкармливали тем, что осталось в котлах и на раздаче. После отбоя, когда ходячие ран-больные укладывались на койки и гасилось основное освещение, освободившаяся смена уходила домой. По тёмной дорожке среди заснеженных деревьев брели наши усталые мамы-нянечки и тётушки-санитарки. С ними, держась за ручку, семенили наши маленькие помощники. В возрасте чуть постарше моей Лизаветы.

…а как там мои? Блин, что-то в носу защипало.

Нюни отставить! Все проблемы решаются по мере важности и времени поступления. У нас что сейчас главное? Привести себя в порядок! Вот и будем лечиться.

На рассвете хмурого ноябрьского дня нас покинул счастливый Витька. Он всё-таки добил главврача и получил разрешение на выписку. Он забежал в палату шумный, весёлый, довольный. Серая шинель перетянута портупеей, ушанка на затылке, вещмешок в левой руке. На краю газеты, что лежала на столе, карандашом написал номер полевой почты. Крепко меня сжал, так что я охнул от боли в боку, потом обнялся с Пашкой.

- Вы мне пишите! Обязательно пишите, - потребовал он. – Только я вам отвечать буду редко, я сам писать не люблю.

Потом он повернулся к вошедшей МедФёдоровне, наклонился и поцеловал её красноватые ладони.

- Спасибо Вам, Мария Мефодьевна, - сказал он улыбнувшись.

- Счастливо, тебе Витя…

Витька махнул нам на прощание рукой и рванул по коридору, как будто боялся, что сейчас передумают, и его снова вернут на койку.

- Дай Бог тебе вернуться… - чуть слышно сказала МедФёдоровна вслед и тихонько его перекрестила… Потом промокнула глаза и приняла серьёзный вид.

- Журавлёв, давай на перевязку, - сказала и вышла из палаты.

Настроение у Паши испортилось на весть оставшийся день. Он даже радио не пошел в холл слушать вечером. Я ему компанию составил сходить – покурить. Он зло дымил «Казбеком» из офицерского довольствия и отстранённо смотрел вглубь заснеженного парка. Мне не хотелось его отвлекать или тормошить. Пусть успокоится, потом поговорим «за жизнь». А так я просто дышал морозным вечерним воздухом. У него особенный запах. Такой бывает только в начале зимы. В нем есть надежда на метели и морозы, на Новый год, на лыжные прогулки и на что-то такое щемящее и неуловимое из детства. Даже Пашкин дым его не портил. Да и сам «Казбек» имел более приятный аромат, чем та гадость, к которой я привык в своё время.

Пашка добил второй «ствол» папиросы и кинул «отстрелянную» гильзу в мусорку. Как-то горько вздохнул и двинулся «домой», в палату. На лесенке на мою попытку помочь буркнул: «Я сам». После того, как мы поднялись в палату, он уткнулся в «Красную Звезду». На все вопросы отвечал односложно, не поворачиваясь. Чувствовалось, что у парня кошки на душе скребли.

Нашими новыми соседями стали два танкиста. Один из-под Волоколамска, где он участвовал в боях, а другого перевели из полевого лазарета откуда–то из под Тулы.

Димке Лихолету повезло – когда в его лёгкий танчик прилетела болванка, он успел выскочить из горящей машины. Его механик так и остался навсегда «в броне» возле крошечной деревушки под Волоколамском.

Второй танкач – Васька, - подхватил простуду в составе маршевой колонны, когда шёл к фронту. Ни остановиться, ни сдать взвод, ни просто обратиться в санбат он не мог. Лечился народными методами – «наркомовскими», благо бойцы ему еще понемножку отливали на вторую пайку. На первой же большой остановке комбат, видя качающегося взводного с красной мордой, решил его сначала расстрелять, потом хотел сдать в трибунал. Когда разобрались, то Ваську отправили в санбат, а к нам он попал с подозрением на воспаление лёгких. Дохал он постоянно. Всё как положено – сухой трескучий кашель. Если не воспаление лёгких, то бронхит парень точно заработал.

Димка теперь составил компанию Паше в игре в шахматы. Из-за того, что у него были обожжены ноги и немножко спина, в качестве низа больничного одеяния ему были выданы короткие (обрезанные) синие пижамные брюки. Он заявил, что теперь снова стал юным пионером, поскольку такие короткие штаны он носил только в пионерском лагере, а на его улице шорты носить было «западло». МедФёдоровну и врачей на обходе он приветствовал дурашливым пионерским салютом. Если его куда-либо отправляли – на перевязки или на процедуры, то он неизменно отвечал: «Всегда готов!»