И вспыхнет лед (СИ)

Шмелев долго смотрит на Викторию Михайловну в упор, ожидая логического завершения гневной реплики — чтобы оправдаться, рассказать, объяснить...

— Виктория Михайловна, я...

— Я все сказала! Надеюсь, ты меня понял, — жалящее недовольство сменяется ледяной отстраненностью; в заиндевевшем голосе — лишь на грани презрительного стылое отчуждение. А Шмелев думает совершенно не к месту, что глаза у Виктории Михайловны цвета сумрачной зелени в продождившем насквозь утреннем лесу — веет такой же прохладой и смутно-тревожной тоской.

А еще ему до томительно-жаркого Гольфстрима в груди хочется ее поцеловать.

— Я только хотел сказать, что знаю, кто про вас написал эту идиотскую статью и надеюсь, что сегодня ее уже на сайте не будет.

— Я тоже очень надеюсь, — тон Каштановой леденеет еще на пару десятков градусов — впору поежиться. Разворачивается стихийно, обдавая невесомым ароматом привычного уже января; как обычно стремительно скрывается за поворотом.

Лед и пламя, твою мать.

Удушливо знобит.

В самый разгар бурной дискуссии с сайта "Медведей" исчезает тема тайных пороков нового спортивного директора; остаются лишь смутные шепотки и переглядывания в коридорах и по углам.

Инфостервятникам не остается ничего другого, кроме как переключиться на грядущий матч.

Рев трибун сливается в монотонный ровный гул; крошево льда из-под коньков вылетает искрами. "Металлист" полон азарта и вполне обоснованной самоуверенности; нетерпеливые окрики тренеров коротят разрядами.

Для Шмелева вся площадка сжимается до одной-единственной точки — мелькающей совсем рядом шайбы; а еще ему кажется (наверняка просто кажется) что прохладный взгляд с высоты трибун бьет навылет.

"Медведи", измотанные и загнанные, за полминуты до финального сигнала вновь упускают соперника. Шмелев, взмокший, с тянущим напряжением во всех мышцах и неподатливостью движений, в самый последний момент распластывается по льду, не пропуская шайбу в ворота.

Повисшая над трибунами тишина становится оглушительной. И только ровно через десять секунд взрывается криком, ревом и радостным победным гудением.

Шмелев, уже поднявшись, непослушными руками наконец стягивает осточертевший шлем и зачем-то кидает взгляд в сторону трибун, где мелькают знакомые каштановые завитки.

В дождливо-зеленых глазах Виктории Михайловны солнечной пылью вспыхивают золотистые искорки.

========== Дежавю, непосредственность и январь ==========

В раздевалке душно и шумно, от радостного рева закладывает уши. Короткая тренерская речь сбивается аплодисментами и новой волной невнятного гула.

— Ну к этому мне добавить нечего. Разве что одно: вы правда все молодцы, обыграть "Металлист" это нужно было постараться, так что ваши старания будут оценены. В виде премии, как вы понимаете.

У Каштановой глаза сияют, и в глубине — все та же солнечная пыль клубами. Только сквозь одобрительно-сдержанную улыбку просится наружу тягучая густая усталость — или Шмелеву это только кажется?

А впрочем, ему-то какое дело?

Только предательский Гольфстрим в груди растекается кипящей лавой; мешает дышать.

— Шмелев.

Предельно утомленное и свербяще-деловитое обращение настигает на лестнице отеля, бьет со спины куда-то в область лопаток — вздрагивает.

— Да, Виктория Михайловна?

Подчеркнуто-официальное имя-отчество царапает горло изнутри, на зубах скрипит колючими песчинками неестественности. У Кузьмы перед глазами как сейчас — вчерашний вечер, как маячил возле ее двери с колотящимся сердцем, а после торчал в ее номере, забивая концентрированную неловкость глотками горячего чая и беззаботным шутливым трепом — и теперь Шмелев чувствует себя не просто идиотом, идиотом в квадрате как минимум.

Ну куда ты полез, а? А самое главное — нахрена?

— Я хотела извиниться. За то, что так набросилась на вас... Очень некрасиво вышло, я...

— Ерунда. Я все понимаю, — обрывает на полуфразе.

Застывшая тишина леденеет, осыпается крошевом. А Шмелеву вдруг очень просто хочется накрыть рукой точеную ладонь, лежащую на полированных гладких перилах, и...

И что?

Ничего, в том-то и дело.

— Спокойной ночи, Виктория Михайловна.

Легко взбегает по ступенькам — не дожидаясь ответа, не оборачиваясь, не дыша.

В его легких становится критически много ее января.

Выездная серия заканчивается неожиданно блестяще — три матча, три победы. У "Медведей", воодушевленных громкой победой над "Металлистом", будто открывается второе дыхание: две другие команды они обходят просто играючи, зарабатывая необходимые очки и поднимаясь в турнирной таблице.

— Слушайте, я все понимаю, серия была тяжелая, но это не повод спать на ходу, — требовательно поторапливает Макеев лениво копошащихся у автобуса игроков. А Шмелева накрывает гребаной волной дежавю, когда Точилин с невесть откуда взявшейся галантностью помогает Каштановой забраться в салон.

— Мне правда неудобно, что... — доносит ветром обрывок фразы.

— Да что вы, Виктория Михайловна, нам даже приятно... В том смысле...

Шмелев рывком дергает соседнюю дверцу, меньше всего желая выслушивать неуклюже любезничающих в проходе тренера и Каштанову.