И вспыхнет лед (СИ)

Раскаленным прутом ввинчивается в мозг неожиданное и нелепое осознание: ему категорически не нравятся на ней чужие руки.

Но это ведь только твои проблемы, правда же?

Свет фар плавится в темноте бледным золотом; в салоне — тишина, разбавляемая только сонным сопением. Шмелева выбрасывает из полусна резким рывком, и это тоже долбаное дежавю — ночная дорога, полутемный автобус и...

Виктория Михайловна, дремлющая на его плече.

Захлебывается вскипевшим Гольфстримом.

Она, такая вымотанная, издерганная, старательно-дежурно улыбающаяся — просто спит на его плече. И Шмелеву горячие волны нежности пробивают ребра, а еще что-то такое мучительно-сладкое и всеобъемлющее — счастье, быть может?

— Простите, я...

У Каштановой голос тихий, со сна отдающий хрипотцой, а щеки, замечает Шмелев даже в сумраке, вспыхивают жаром внезапной неловкости и смущения.

Так вот вы какая, оказывается, госпожа спортивный директор...

— Будете? — вместо того, чтобы развивать неловкую тему, протягивает пакет с жевательным мармеладом, полученный на сдачу в магазине у остановки. Ловит изумленно-недоуменный взгляд и снова чувствует себя полным кретином — кажется, в присутствии Каштановой это давно уже норма.

— Спасибо, — растерянно кивает Виктория Михайловна; вытягивает из хрустящего пакетика красного мармеладного мишку.

Улыбается. Впервые — просто и мягко, без наклеенно-натянутой вежливости.

У Виктории Михайловны — самая красивая улыбка на свете, и даже веющий от ее волос прохладный январь не сможет его разубедить.

Смутному счастью в груди становится отчаянно тесно.

========== Малиновое вино и глобальное потепление ==========

Целовать нельзя,

За руку не взять. ©

Города, гостиницы, ледовые арены перемешиваются в калейдоскопе будней битыми стекляшками; суета затягивает в водоворот.

И вроде бы все так обыденно-правильно, но...

Трясясь в клубном автобусе, идущем обратно в Подольск, Шмелев сквозь мутную пелену дремы понимает внезапно, чего ему так отчаянно не хватает.

Точнее — кого.

И самое время вроде бы скривиться презрительно-недоверчиво — ну бред же, в самом-то деле. Только Кузьма осознает вдруг с болезненной четкостью, что невероятно сильно, до замерзающего Гольфстрима в груди, хочет видеть Каштанову рядом, на соседнем сиденье. Чтобы она сонно жалась к его плечу, щекотала шею мягкими прядями оттенка разбавленного кофе и... просто, блин, была рядом.

Мечтать не вредно, не так ли?

— Слышь, Куницын, — толкает залипшего в телефон друга. И думает совершенно не к месту, что тоже хотел бы вот так — переписываться всю дорогу с кем-то необходимым и важным, что-то обсуждать и ждать встречи; вот только пустоголовые девочки-фанатки не вдохновляют от слова вообще.

— Чего? — рассеянно отзывается Влад, не сразу отвлекаясь от мобильного.

— Слушай, у тебя было такое... когда ты, ну, вроде как скучал по кому-то?

— Ну естественно, — пожимает плечами Куницын, смотрит с недоумением. — По Ленке вот скучаю...

— Да я не про то, — досадливо морщится Кузьма, не зная, как правильно сформулировать. — Ну вот бывает так, что не хватает рядом вообще постороннего человека? Вроде как между вами ничего такого, но...

Куницын, откидываясь на спинку сиденья, смотрит на друга чуть внимательнее и неожиданно усмехается. Даже с долей понимания кажется.

— Походу, попал ты, вот чего. Может, влюбился?

Шмелев, успевший открутить крышку бутылки и сделать внушительный глоток, давится водой и явственным возмущением.

— Чего-о?

— Другого объяснения не нахожу. Да не боись ты, это вовсе не больно, — смеется Куницын, снисходительно хлопает по плечу.

Вот только Шмелеву нихрена не смешно.

Гольфстрим в груди отчаянно штормит.

Все идет кувырком в душный летний вечер. Расплавленный за день асфальт остывает медленно, будто бы неохотно; в наливающемся синевой небе — ни намека на скорый дождь.

Каштанова ловит Шмелева в затихшем коридоре после очередной дополнительной тренировки. Замотанная, забегавшаяся, но неизменно безупречно-элегантно-красивая; тараторит что-то о каких-то поправках к контракту и документах, которые срочно нужно подписать, а у Шмелева сердце заходится панической радостью, пробивая грудную клетку.

В кабинете Виктории Михайловны пахнет совсем неуместным для вечера кофе, прохладными духами и ей. Шмелев, рухнув на ближайший стул, не вникая даже в текст, проставляет на шуршащих листах необходимые подписи; бумаги на столешницу вспархивают вспугнутыми птицами. Каштанова, мельком просмотрев документы, возвращает один лист назад.

— Вот этот пропустили.

— Где? — поспешно склоняется Шмелев, выискивая взглядом нужную графу.

Сталкиваются.

— Да вот здесь же, — кончик ручки чертит небрежную галочку. От Каштановой предсказуемо пахнет кофе, простудливой зимней свежестью и предельной усталостью.

Простодыши.

Шмелев не глядя чиркает небрежную подпись и наконец выпрямляется.

Продолжает дышать.

Из Ледового выходят вместе. Вика очень вовремя вспоминает, что ее машина еще не скоро вернется из ремонта, мобильный сел и такси не вызвать. И вдруг:

— Виктория Михайловна, вас проводить?