И вспыхнет лед (СИ)

Неуклюже-сочувственная теплая горечь плещет в груди Гольфстримом.

========== Гольфстрим, антидепрессанты и проснувшиеся вулканы ==========

На часах — одиннадцатый час; на душе — необъяснимая смута.

Шмелев с невиданной прежде неуверенностью осторожно мажет костяшками по светлой двери и чувствует себя неописуемо глупо. Большое краснобокое яблоко в другой руке только усиливает ощущение легкой бредовости — какого хера, собственно, происходит? С тобой и вообще.

— Шмелев?

Кузьма только сглатывает судорожно, сам не понимая этой дурацкой робости, но все же переступает порог прохладного номера, торопливо соображая, что и как говорить. Не выходит ничего умнее, кроме:

— Это вот... вам. Вы же не ужинали, — протягивает пресловутое яблоко, ожидая что-нибудь язвительное в ответ.

— Спасибо.

Содержательный диалог, что и говорить.

— Может, чаю?

Шмелев торопливо кивает, затягивая и без того неловкую паузу; краем глаза отмечает на столике начатую бутылку вина — а что, тоже антидепрессант.

Нелепость происходящего начинает зашкаливать.

На часах давно за полночь; режим безнадежно похерен.

Виктория Михайловна, без привычных шпилек, утомленная и какая-то удивительно домашняя, устало вытянув ноги на соседнее кресло, греет руки о чашку и едва заметно улыбается, слушая щедро разбавленный шутками рассказ о нелегкой хоккейной судьбе.

— ... В общем, пока в гипсе торчал, от скуки и начал всякую ерунду на мобильный снимать, а там пошло-поехало... Так что если из хоккея выгонят, голодным не останусь.

— Да кто же вас выгонит, — в голосе Каштановой — незнакомая совсем расслабленная мягкость, а Шмелев думает с удивлением, что ему никогда прежде не было так хорошо просто с кем-то разговаривать. — Такими хоккеистами не разбрасываются.

— Спасибо на добром слове, — фирменной усмешкой сбивает нависшую неловкость, а эти простые слова в груди отдаются странной волной благодарности. А еще Шмелев с незнакомым хмельным азартом думает о том, что на завтрашнем матче будет ложиться под каждую гребаную шайбу, рискуя себе что-нибудь сломать, но не допустит проигрыша команды — только чтобы услышать от Виктории Михайловны что-нибудь еще такое же незамысловато-теплое и... удивительное нужное?

И когда это, скажи на милость, мнение какой-то надменной спортивной директорши стало для тебя таким важным? Но копаться в себе в поисках ответа на этот вопрос — такая себе затея.

— Слушайте, Шмелев, по-моему, мы с вами засиделись, — спохватывается Каштанова, мажет взглядом по циферблату часов. — Тренерский штаб мне не простит, если игрок из-за меня выйдет из строя, — смеется.

Кузьма торопливо кивает, отчего-то неуклюже помогая убрать со стола чашки, тарелки и вазочки, и больше всего боится встретиться с Каштановой взглядом.

Ведь в ее глазах впервые за сегодняшний бесконечный день — смешливые искорки россыпью золотистой пыли.

Гольфстрим в груди начинает кипеть.

Сердце о грудную клетку грохает молотом, в руках все еще неловкая дрожь, а в легких осадком — январская стылая свежесть тонких духов, коснувшаяся на миг, когда Виктория Михайловна что-то говорила с улыбкой на прощание, стоя у двери.

В постели вратаря Шмелева побывало хрен-его-знает-сколько девиц; в сердце не задержалась ни одна. А вот сейчас, в двадцать с лишним, его угораздило... что? Втюриться в тетку как минимум на десять лет старше?

Бред.

— Что, Шмелев, ради бонусов так стараешься, что спортивному директору спокойной ночи зашел пожелать? — скалится один из группки "металлистов". Кажется, Смирнов. И кажется, Шмелеву уже очень хочется заехать в его двусмысленно ухмыляющуюся рожу.

— Ну я же не ты, — не задерживается с ответом Кузьма, — меня с детства учили быть с женщинами вежливым, не только спокойной ночи желать, но и гадостей про них не говорить. Или тебя, Смирнов, зависть грызет? У вас-то в клубе мужик рулит, захочешь — не подлижешься, причем во всех смыслах.

— Тоже мне, фаворит королевы Виктории, — фыркает Смирнов под аккомпанемент дружного ржача. А Шмелев понимает с удивлением, что Каштанова вообще — первая женщина, чью честь он готов отстаивать не только словесными пикировками, но и, если потребуется, в реальной драке.

Режим рыцаря успешно активирован, блин.

— Ну ты и сволочь, Шмелев.

Доброе утро, ага.

Виктория Михайловна — в пылающе-красном, сама пылающая ледяной яростью, не имеет ничего общего с той умиротворенно-расслабленной женщиной, что он видел вчера вечером в ее номере. Налетает на него в коридоре гостиницы бешеным вихрем, гневно сверкает своими ведьминскими зелеными глазищами и, похоже, готовится убить прямо на месте.

Знать бы еще — за что.

— Виктория Михайловна, я что-то не совсем понимаю, что...

— Да что ты говоришь?! — В прищуре глаз столько обжигающего презрения, что впору осыпаться кучкой пепла прямо к носкам ее элегантных лодочек. — Блогер! — выплевывает практически как ругательство.

— Но я правда...

Решительно отказывается понимать, какого хрена происходит и что могло довести неизменно выдержанную Каштанову до такой степени кипения гнева. Или кто.