И вспыхнет лед (СИ)

У Каштановой на идеально очерченных губах — пылающе-алый оттенок помады, прохладный привкус шампанского и невысказанное дурацки-колючее "не настолько". Смотрит на него поверх бокала не отрываясь — золотистые искры света в глазах клубятся солнечной пылью. Чуть усмехаясь, отставляет бокал и протягивает ответно руку — позволяет вести. И, сливаясь с толпой танцующих, Кузьма запоздало думает, что даже идея подпирать весь праздник стенку, явившись на свадьбу товарища в одиночестве, была бы менее провальной, чем танцевать с Викторией, блин, Михайловной — абсурдность зашкаливает.

Хмелеет.

Шмелев, за все время выпивший лишь пару-тройку бокалов "за молодых", чувствует себя странно-пьяным — с вакуумом в голове, колотящимся сердцем и смутной дрожью на кончиках пальцев — точно так же, когда касался обнаженной спины Виктории, блин, Михайловны, тщательно сохраняя в танце сомнительную дистанцию.

В танце. Не в голове.

Уж не съехал ли ты с катушек, вратарь Шмелев?

Но его так неправильно все бесило! Буквально все — алым пламенем взметавшаяся легкая ткань роскошного платья, беззащитно открытые мраморно-белые плечи, теплая шелковистость кожи под пальцами, но больше — запах, запах ее, не по-летнему свежий, пробирающе-зимний, будто стылый поток январского ветра в раскрытую форточку.

Зудящая неправильность. Раздражающее несоответствие. Неразрешимый парадокс, притягивающий магнитом. И выводящее из равновесия неожиданное открытие: она была первой женщиной, которую ему хотелось бы разгадать.

И первой женщиной, которая стала его провалом.

========== Дорога, интимные подробности и севшие батарейки ==========

Мама звонит с утра. Давится слезами, причитаниями и жалостью — Вике остается только жмуриться до рези в глазах, закусывать костяшки пальцев и упрямо молчать.

Вике третий день подряд еда не лезет в горло; работа — в голову. Внушительная стопка бумаг на столе так и остается почти нетронутой — не хватало еще, чтобы по вине ее рассеянности клуб понес очередные убытки. Остается только сновать по гостинице, делая замечания хоккеистам; дергать беспрестанно тренеров, что-то уточняя и выясняя и требуя результатов; ездить во Дворец, проверяя лед и раздевалки, да ругаться по телефону, споря из-за каких-то пунктов в очередном договоре.

Лишь бы не думать о главном.

Тольконедумать.

— Каштанка что-то из-за за каждой фигни лютует, — бросает Шмелев в раздевалке в ответ на очередную жалобу недовольного выговором игрока.

— С цепи сорвалась, — очень удачно каламбурит кто-то.

И Шмелеву бы с удовольствием влиться в общий поток веселья, разбавляя смешки и гул голосов офигеть-какой-остроумной шуткой, но...

Но позавчера за ужином он видел, как Виктория Михайловна вылетела из общей столовой, так и не притронувшись к еде.

Но вчера поздно вечером, выбравшись на балкон, он, кажется, слышал из номера этажом выше сдавленные всхлипы и даже поморщился — от усталости приглючилось, не иначе.

Но сегодня утром, столкнувшись с Каштановой в безликом гостиничном коридоре, едва не рванулся ее поддержать — показалось или действительно пошатнулась, плечом неловко вписавшись в выступ обоечно-цветочной стены.

Но. Но. Но.

Но его это все совершенно ведь не касалось! Ни полные тарелки на ее одиноком столе, ни подозрительно покрасневшие глаза и нездоровая бледность, проступающая даже сквозь идеальный как всегда макияж, ни то, как вздрагивала судорожно на каждый телефонный звонок. Не касалось ничуть!

И только эти гребаные "но"...

Мобильный взрывается трелью прямо во время обеда — Шмелев, взглядом неосознанно вжигаясь в прямую спину Каштановой, сидящей за соседним столиком, реагирует не сразу и напарывается на раздраженное тренерское:

— Я, кажется, просил отключать телефоны до вечера.

— Простите, Сергей Петрович, — пропускает смысл слов и выразительный взгляд: отец никогда не звонит просто так потрещать за жизнь, особенно зная расписание сына. А значит...

Ножки шаткого стула вгрызаются в пол с неприятным скрежетом; дружно направленные взгляды присутствующих проходят сквозь.

— Мама в больнице. С сердцем что-то. Простите, мне надо ехать. — Судорожно шарит по карманам в поисках денег на такси; натыкается только на холодную звенящую мелочь. — Черт, где тут банкомат рядом...

— Шмелев, у нас вообще-то завтра игра, не забыл? Кем тебя прикажешь заменить, если не успеешь вернуться?

— Сергей Петрович, извините, что вмешиваюсь, но мне кажется, для Шмелева сейчас важнее другое. — Решительный перестук каблуков замирает где-то у него за спиной; а голос Каштановой больше обыденного раздраженно-сух. — В конце концов, будет лучше выяснить все на месте и вернуться, чем сидеть здесь и дергаться.

— Хорошо, — цедит Макеев, не в силах противостоять обрушившемуся напору. Переводит взгляд на Шмелева. — Но чтобы завтра...

Последние слова летят уже в спину, тают в стремительном цоканье каблуков — Каштанова догоняет его только на улице.

— Да успокойтесь вы уже. Садитесь.

Шмелев несколько мгновений непонимающе смотрит сначала на сверкающий бок машины, потом — на Каштанову.