И все же…

В отличие от заката римской предшественницы, теорий о причинах падения Британской империи не так много. При всем при том одна микротеория неизменно казалась мне привлекательнее любого глобального объяснения. И связана она с Индией. В первые века британского владычества на субконтиненте люди Ост-Индской компании в большей или меньшей степени рисковали. Создавали и теряли репутации, учреждали или разрушали региональные владения, а результатом их масштабных спекуляций становились барыши, или банкротства, или (как с Уорреном Гастингсом) и то и другое. Попутно они осмеливались перенимать обычаи страны, немного осваивать ее язык и приобретать вкус к «туземной» еде, однако — строго между нами — блюли строгую осмотрительность в общении с местными женщинами. Эти деликатные вопросы решались, но исключительно с самыми щепетильными предосторожностями.

Так британцы выработали своеобразный модус вивенди, продлившийся вплоть до травмирующего 1857 года: первого индийского вооруженного восстания (поднятого теми, кому сами колонизаторы вручили винтовки и обучили военному делу, а потому и по сей день именуемого «мятежом»). И на смену веселью и деловому авантюризму «Компании Джона», как ласково прозвали стародавний рэкет, пришли суровые морально-этические нормы прямого правления из Лондона. А в его обозе тянулась ужасающая мемсаиб: жена, компаньонка и помощница офицера, районного начальника, чиновника или судьи. Ни хорошенькой горничной, ни сговорчивой кухарки она не желала терпеть. Хуже того, ее саму требовалась оборонять от наглых или щупающих взглядов местных. Для защиты белых женщин британцы отгородились от тех, кем правили, стеной. Создали военные городки, жестко очертив на картах их границы. Построили загородные клубы и англиканские церкви, куда под строгим эскортом могли, не подвергаясь опасности, ходить леди. Придумали и красноречивое слово — «гули-гули» — обозначающее и объясняющее многочисленных детей и, само собой, взрослых, чья внешность выдавала присутствие английских папаш и индийских мамаш или (еще возмутительней) наоборот. Постепенно британцы замкнулись в частном непроницаемом и гнетущем мирке, где, в конце концов, могли бы, подобно рассерженному полицейскому Рональду Меррику из «Дня скорпиона», второго тома «Раджийского квартета» Пола Скотта, сказать: «Мы этой страной больше не правим. Мы над ней председательствуем».

Согласно этой анекдотичной теории, упадок британского колониального правления в Индии можно приписать коварному влиянию дамы, необходимости для кавалера ее защищать и, следовательно, ограждать (забором), а в соответствующих случаях биться за ее честь и с исключительной жестокостью наказывать всякого, посмевшего на нее покуситься. И, как мы не без интереса можем отметить, для вскрытия эротической двойственности империи потребовался один английский гомосексуалист и один английский бисексуал. «В конце концов, — произносит в романе Э. М. Форстера „Поездка в Индию“ районный налоговый инспектор Тертон, — именно наши женщины все тут усложняют». И Пол Скотт признавал, что ему не оставалось практически ничего другого, как следовать проторенной Форстером дорогой.

Слово «дорога» я употребляю с осторожностью, ибо сеть железных дорог (наряду с образовательной системой лорда Маколея) была самым долгоиграющим достижением британского колониального правления в Индии: символом дарованного нации единения и пунктуальности, с предельной гордостью выставляемым напоказ, а также скорейшим способом аннексии индийского капитала и доставки его в порты Бомбея, Мадраса, Калькутты для подпитки английской промышленной революции. Индийские железные дороги стали гвоздем фильма «Станция Бховани» по мотивам одного из самых захватывающих англо-индийских романов Джона Мастерса, и порождаемые ими образы, кажется, угнетали Пола Скотта. По словам блестящего биографа Скотта Хилари Сперлинг, чье предисловие к этому прекрасному двухтомнику издательства «Эвримен» само по себе жемчужина, Скотт чувствовал, что «Форстер грозно наезжает на литературу об Индии, как поезд на конечную станцию, дальше которой критики не позволят двинуться больше ни одному романисту». И когда Скотт намеренно выбрал в качестве центрального события изнасилование — как некогда Форстер в «Поездке в Индию», — нам становится ясно, что он решился все-таки принять вызов и превзойти соперника. Выражаясь языком «культурологии», сделал он это, исследуя взаимоотношений рас, классов и полов, как в свое время, не забывая и про политику, в «Днях в Бирме» пытался Оруэлл.

В конце тетралогии Скотта (роман «Дележ добычи») мы встречаем некоего капитана Первиса, выразителя нового бесцеремонного британского консенсуса в отношении Индии, сложившегося после войны и состоящего в том, что она была и остается: