И все же…

Протестантская революция во многом заключалась в длительной борьбе за доступность Библии на простонародном английском и в выходе из-под лингвистического контроля священства или «внутренней партии». А потому, принимая во внимание пронесенную через всю жизнь почти одержимость предметом, даже удивительно, что здесь Оруэлл не столь энергичен в прославленном коллекционировании пропагандистских мутаций английского. Один яркий пример есть, но он скорее связан с иным элементом «новояза»: необходимостью компрессии для создания журналистского неологизма. В первые дни бомбардировок Лондона Оруэлл пишет о том, что «словом „блиц“ сейчас повсеместно называют любое нападение…[232] „блиц“ пока еще не глагол, но, ожидаю, скоро будет». Три недели спустя лаконичная запись: «В „Дейли экспресс“ сделали „блиц“ глаголом». Несколько позже, анализируя, почему принялся прочесывать прессу в поисках более широких толкований, он приходит к выводу о том, что «сегодня все сказанное или сделанное мгновенно обретает скрытые мотивы и воспринимается так, будто слово имеет любое значение, за исключением общепринятого». Подобным образом у него в голове постепенно вырисовываются очертания такого дискурса, в котором, скажем, «свобода — это рабство». Иначе говоря, тут не столько сокровищница озарений, сколько медленное и нередко тяжкое складывание пазла.

Представляется открытым вопрос, служила ли эта самая тяжесть — напряжение, скука и упрощение повседневной жизни — Оруэллу помехой или подспорьем. Сам он, кажется, считал, что беспрестанная нужда, слабое здоровье и сверхурочная работа мешали ему стать серьезным писателем, каким он, вероятно, мог бы быть, снизойдя до положения поденщика и памфлетиста. Однако, читая эти скрупулезные и иногда основательные заметки, нельзя не поразиться тому, насколько он сделался, по выражению Генри Джеймса, одним из тех людей, для которых ничто не проходит даром. Отказываясь лгать, самое меньшее, елико возможно себе и стремясь отыскать неуловимую, но поддающуюся проверке истину, он показал, как много может сделать человек, соединивший в себе качества интеллектуальной честности и моральной отваги. И, постоянно искушаемый цинизмом и отчаянием, Оруэлл тем не менее верил, что латентно эти способности присущи тем, кого мы порой самонадеянно называем «простыми людьми». Так на гиблую скальную породу — скудные почвы в Шотландии, суровые угольные шахты в Йоркшире, пейзажи пустыни в Африке, бездушные трущобы и бюрократические кабинеты — намывается гумус и ил вечно возрождающейся природы, и так тому крошечному, нередуцируемому ядру в человеческой личности все же удается оказать сопротивление обману и принуждению. Бесконечное трение между ними способно породить ту надежду, на которую мы вправе небезосновательно уповать.

Перепечатано с небольшими изменениями в «Вэнити Фэйр», август 2012 года.

Что такое патриотизм?

Патриотические и родоплеменные чувства уходят корнями в бессмысленное детство рода человеческого, а одряхление отнюдь не делает их краше. Особенно не к лицу они сверхдержаве. Но насмешки истории, возможно, нас еще щадят. Английский язык и литература, нередко почитаемые одной из вершин «западной» и даже «христианской» цивилизации, оказались способны на большее, чем традиционно считалось. На моей родине в ряд лучших современных прозаиков выдвинулись Рушди, Исигуро, Курейши, Мо. Их успех преисполняет меня, независимо от происхождения, странной гордостью и убеждением, что высшая форма патриотизма — интернационализм.

Журнал «Зе Нэйшн», 15/22 июля 1991 г.