И все же…

В моменты всеобщей глобализации «телеграмм и гневных попреков»[132], ультиматумов и кампаний, войн и тревог Уилсон по контрасту подчеркивает спокойное, непоказное, частное, едва не докучное умение многих британцев считать положение отчаянным, но не серьезным. Он погружается в мир реформаторски настроенных сельских викариев (пара из них достаточно безумны) и их благотворительных ассоциаций, начавших возмещать ущерб, нанесенный викторианскими трущобами и викторианской фабричной системой. И, возможно, слишком хорошо осознавая, что традиционным образцом этой привычки «достоинства» и скромности выступает суровая фигура Джорджа Оруэлла, чрезмерно старается отойти от общепринятого и бросает «Дороге на Уигана-пирс» удивительный упрек в том, что это «священное писание» чернорубашечников. (Быстрый взгляд на соответствующее примечание показывает, что это странное суждение основывается на частной беседе с вдовой сэра Освальда Мосли — не раскаявшейся нацистской сукой голубых кровей, скорее всего даже не читавшей книги и наверняка не заметившей отчаяния Оруэлла на тех ее страницах, где он пишет о глупости некоторых рабочих, позволивших ее мужу себя одурачить.) Тем не менее в те времена, когда сэра Освальда Мосли принимали всерьез, около 70 тысячам европейских евреев удалось спастись за Ла-Маншем. Уилсон называет имена Поппера, Певснера, Шолти, Фрейда, Менухина и Элтона (мог бы добавить Кестлера и Дойчера, а также упомянуть, скольких из них интернировали и третировали), но, возможно, лучше всего неловкость передает история Евы Нойрах, попавшей в оборот к хозяйке одной вечеринки.

— Откуда вы?

— Берлин.

— О, ясно, не важно.

В вышеприведенном случае спрашивающей почти наверняка хотелось проявить галантность к немке, а не еврейке. Однако настойчивая вежливость и традиции докучного гостеприимства живучи. (Мне рассказывали, как светская львица Сибил Колфакс, обнаружив среди своих гостей на одном из подобных суаре Альберта Эйнштейна, додумалась его развлечь, начав с вопроса: «Вы слышали, что безумный старый Выпивоха обобрал Мопсиху до нитки — и сбежал с новой подругой?» Именно по этой причине Ивлина Во и можно считать социальным историком той эпохи.)

На обложке книги священная для современной памяти контрастная фотография шедевра Рена, собора Святого Павла, в дыму и пламени пожара после нацистского авианалета. Однако рассказ о Второй мировой войне — считающейся многими британцами, а больше американцами, кризисом, оправдывающим и узаконивающим все, — Уилсон ведет в скептическом, едва не горьком тоне. Во-первых, войны можно было бы избежать, если бы политика предшествующих десятилетий была менее эгоистична и пассивна. Во-вторых, методы ее ведения нередко были весьма близки к криминальным, в частности уничтожение немецких городов и гражданского населения. В-третьих, начавшись с умиротворения нацистов и фашистов, завершилась она капитуляцией сталинизму и оптовой распродажей в пользу зарождающейся американской империи. На протяжении прошедшего десятилетия среди британских историков раздавалось несколько рыкающих голосов ультратори, утверждавших то же самое. Некоторые из них реакционны в строгом смысле слова и ностальгируют и по Джозефу, и по Невиллу Чемберлену. Уилсон полагает, что Великобритания удачно избавилась от колоний, а социальные реформы послевоенного лейбористского правительства были благородны, как по намерениям, так и по результатам. В этом состоит приятное отличие.