И все же…

Думаю, никому не удалось бы лучше высмеять «постмодернистскую» конференцию по работам Флеминга и семиотике Бонда, чем автору этого пассажа. Однако кажется, даже Эмис чувствовал, что романы Флеминга не стоит принимать за чистую монету. Триумф Бонда над Лейтером в «Бриллиантах» — он приказывает ему поискать спрятанные камни в мертвеце — скорее пример британского «стержня», а не британской дотошности. Сам Бонд почти всегда называл себя «англичанином», но в преждевременном некрологе в «Таймс» из позднего романа «Живешь только дважды» сказано об его отце-шотландце и матери-швейцарке, то есть, выходит, он был вовсе и не англичанин. Тем не менее нет никаких сомнений в том, что агент ЦРУ Лейтер сделан из неудобоваримого картона — своего рода джеймсианской амальгамы — для отражения превосходной утонченности Бонда. (Мой собственный весьма незначительный вклад в изучение Бонда состоит в указании на то, что «Лейтер» — это фамилия богатой американки, вышедшей замуж за лорда Керзона, обеспечив ему состояние, а себе положение в обществе в ту давнюю пору, когда Черчилли, Вандербильты и Асторы роднились семьями.) Во всем остальном Феликс Лейтер действительно может быть прочитан как своего рода знак или шифр.

«Шифр» и nom de guerre[136] Ле Шифра, номенклатурного рэкетира из французской компартии, возможно, самого одиозного садиста из всех злодеев Флеминга. Он фигурирует в первой опубликованной книге о Бонде, «Казино Рояль», и единственной, по которой не сняли «серьезного» фильма. Фарсовая и неканоническая экранизация с участием Питера Селлерса и Дэвида Нивена заставляет задуматься о том, что могло бы выйти, сделай по настоянию Флеминга Нивена первым Бондом вместо Шона Коннери. (Подбор актеров не был сильной стороной Флеминга, пригласившего своего соседа по Ямайке Ноэла Кауарда сыграть роль доктор Ноу, — представите себе, если захотите.) Теперь, кажется, собираются снимать новый «Казино Рояль» с Дэниелом Крэйгом. Возможно, вы запомнили господина Крэйга, сыгравшего безнадежно жалкого и никчемного южноафриканского еврея в смехотворном спилберговском «Мюнхене» («единственная кровь, которая меня тревожит, — еврейская кровь»). Вернулись, так сказать, туда, откуда пришли.

Мое собственное отрочество пришлось как раз на явление Урсулы Андресс из пены ямайских бурунов в «Докторе Ноу» — имени, подходящего как нельзя лучше. (Многим своим членоподъемным героиням Флеминг давал дурацкие, издевательские прозвища: от Пусси Галор до Кисси Судзуки, но Урсула Андресс — единственное поразившее меня натуральное порнографическое имя.) У Андресс много можно было заметить: от пояса для ножа на талии до лезвия у бедра, а затем лихорадочно перелистать исходный текст, лишь чтобы убедиться в том, что Флеминг связывает героиню со сквозной темой и награждает мальчишеским задом. По поводу этого решения Кауард писал Флемингу: «Знаю, сегодня наш кругозор расширяется с каждым днем, но, старина, о чем ты мог думать?»

Во всяком случае, я впервые в жизни обнаружил книгу, которую прочли все (в том числе мои прыщавые сверстники). И это оказалось очень удобно для обмена текстологическими мнениями. Сегодня, однако, могу с уверенностью сказать, что большинство американцев младше определенного возраста знают о Флеминге преимущественно или исключительно благодаря кино. Только в этом виде продукт был готов для универсального экспорта.

Люди любят снисходить до брендового снобизма и претенциозности Сэвил-роу (или Бонд-стрит), но это лишь внешнее проявление двух важнейших элементов этих книг. Когда Флеминг начал публиковать свои истории, Британия как раз выходила из длительного периода послевоенной суровости и единообразия, и уже можно было с чистой совестью снова подчеркивать роскошь и стиль. Подобное развитие событий отчасти отождествлялось с возвращением к власти консерваторов и позволило Флемингу откровеннее, чем ему удалось бы несколькими годами ранее, выразить свои прочерчиллевские и имперские взгляды.