И все мои девять хвостов

Получилось смешно. Утром двое отправились в путь, в дом Пу Сунлина, в сарай размером с три куриных клети.

Конечно, супруги Пу были далеко не первыми людьми, у которых временно устраивался пожить Ли Чжан. Но только с ними он мог хоть как-то говорить о своем происхождении.

– Чем же наградил тебя лисий род? – все допытывались старики. – Ты не находишь кладов, не превращаешься в других людей, не блудишь с красивыми богатыми соседками, не двигаешь предметы. Огнем ты тоже не дышишь.

– Я двигаю предметы, почтенные предки, – с серьезным лицом говорил Чжан.

И ставил перед хозяевами чашки с чаем. Те смеялись стариковским кашляющим смехом и сами находили ответ: лисий сын просто красивый мальчик.

Они были уже слишком стары по людским меркам, чтобы заметить, что за те три года, которые Ли прожил с ними, он совсем не изменился: не подрос, не возмужал, не растолстел, не похудел. И стариковский сон четы Пу был такой неверный, что даже если кто-то из них и видел, как по ночам Ли выходит за дверь и уходит в заросший парк, то они вполне могли подумать, что это им приснилось. А старческие глаза не видели распухших от слез век мальчишки. Или это дым очага разъедал его чувствительные глаза, разве нет?

Жизнь у четы Пу утвердила полукровку в одном: если у него и был магический дар от матери-лисы, то был он никчемным. Единственное, что он мог, так это точно видеть – человек перед ним или хули-цзин. Этот дар приносил юному лисьему сыну только страдания. Чжан видел, как морщила изящный носик в брезгливой гримаске мелкая лисица – прекрасная супруга ученого за два двора от дома Пу Сунлина. Девица поучала соседку, к которой охладел муж, как вернуть расположение супруга, и вдруг дернула носиком, когда заметила проходящего Ли.

– Милая подруга, пойдем в дом, на мою половину, воздух тут стал слишком тяжелым от дневной жары, – заявила лисица.

Ли видел, как пьяный лис идет в обнимку с молодым поэтом, гремя деньгами на посохе, но переходит на другую сторону улицы, чтобы обойти недостойного его внимания мальчишку.

Ли Чжан видел, что с тех пор, как он поселился у четы Пу, лисьи тени то и дело мелькают вокруг усадьбы.

Как-то даже один из лисьего народа приходил под видом поклонника к сенсею Лао Чжаю. Но того не было дома, и гостя встретила супруга. Лис покрутился вокруг, попялился на Ли, словно принюхиваясь, потом выпросил у бедной женщины шпильку на память – та не смогла отказать, – и, подмигнув Ли, ушел в заброшенный парк.

В тот же вечер бабушка Пу почувствовала себя дурно. Она заболела и стала таять на глазах. Старость это или лисьи чары, ломал голову Ли Чжан. Хозяин Пу заботился о супруге как мог, но ей становилось все хуже.

Лисий сын каждую ночь теперь уходил в парк, находил там лисьи следы и шел по ним до рассвета, окрикивая, умоляя вернуть шпильку бабушке Пу, оставить ее в покое. Лисьи тени окружали его, то приближаясь, то удаляясь, глаза собратьев светились в темноте, но только смех был ответом на его мольбы.

Однажды он вышел на поляну с цветущим деревом, там-то и ударила его по глазам гибкая ветка, выпущенная озорным лисенком. Надолго запомнились Чжану и этот цветущий куст, и этот лисенок-оборотень.

Его Чжан лично прижег электродами пять столетий спустя. А в ту памятную ночь бабушка Пу умерла.

– Ты высосал ее силы, лисье отродье? – глухим, тонким от горя голосом, полным спрятанных рыданий, спросил Пу Сунлин Чжана.

Старик сидел у ложа супруги, раскачиваясь. Его белые усы слиплись от высохших слез.

– Уйди прочь. Иди к своим лисам. Надо жить зверю в стае зверей.

– Учитель, дедушка, не гоните! Я для них чужой, я для них полукровка, они не принимают меня. Вы для меня – родня.

Чжан упал на колени и стал бить поклоны. Старик молчал какое-то время, потом сказал:

– Приготовь мне бумагу, кисточку и свежую тушь.

Обрадованный Ли бросился исполнять, решив, что прощен, хоть и не был ни в чем виноват.

– И уходи. Иди к даосам, если лисы тебя не принимают.

И больше Пу Сунлин не сказал Чжану ни слова. Писатель обмакнул кисточку в тушь и вывел: «Ты была верной подругой»[88].

Чжан ушел. Он знал, что даосы тоже не примут его, как не принимали лисы. Для оборотней он слишком сильно пах человеком, для даосов был слишком лисой. Но в любой деревне находились охотники послушать рассказы Лао Чжая об удивительном, и никто не мог их рассказывать лучше, чем красивый юноша, знавший автора лично. Его приходили слушать и люди, и лисы, и даосы. Если и был в Китае шошуды-сказитель лучше него, то точно не в теме про лис.

За три века человеческой жизни Ли Чжан сменил много городов, имен и покровителей, из юноши стал мужчиной, ночевал в фанзах и дворцах, причем и дворцы видел с разных сторон, разве что в Запретном городе не бывал.

А потом наступил XIX век, и в середине его все изменилось.