И все мои девять хвостов

Ли пропустил момент, когда белые варвары извне ступили в центр мира, но не мог не заметить, как слушатели забывали о лисьих проделках и выворачивали шеи в сторону проходившего мимо чужестранца в диковинной короткой одежде. Заморские белокожие дикари привозили с собой удивительные вещи, другие знания и другие законы.

Ли Чжан был очарован их машинами и модой. Цена тогда мало кого интересовала. Разве удивится тот, кто знает о том, как строилась Великая Китайская стена, гибели рабочих на постройке железной дороги?! Удивительно оказалось другое: за какие-то тридцать лет великая страна, центр земли, хранитель законов мироздания и носитель древнейшей культуры, вдруг потеряла былое величие и оказалась страной смешных обезьянок для «внешних варваров»[89] – иностранцев.

Полукровка пережил и опиумные войны, и экспансию, но презрение и насмешки над народом терзали его сильнее, чем зубная боль. Он думал, сейчас все соотечественники чувствуют то же, что и он чувствовал всю жизнь, – отверженность. Надеялся, что падение объединит его хоть с кем-то – с лисами или с людьми. Но нет, отступление – лучший маневр по китайской военной традиции.

Зато лаоваи считали иначе: они не собирались сотрудничать, они намеревались забирать. Заграничные ружья оказались эффективнее местных стрел, и неважно, что заряжены ружья порохом, придуманным в Китае.

Ли Чжан подумал – и сам стал порохом.

Пользуясь модой любопытных варваров на экзотику, на «шинуазри», он уехал с изысканного юга Китая на грубый север, где по сопкам Маньчжурии бродили тигры и грабили золотоискателей хунхузы[90], но зато русские строили КВЖД и снисходительно, но без презрения относились к китайцам. Харбин приютил его. Город был такой же странный, как он сам – половинчатый, наполовину русский, наполовину китайский. Однажды Ли попал в русскую больницу, тогда бушевала легочная чума и в Центральной больнице[91] принимали всех, независимо от цвета кожи или родовитости. Люди болеют чумой, лисы болеют чумкой. Бедному Ли Чжану досталось за оба рода. Но он выжил и был навсегда очарован блестящими железными медицинскими инструментами. В бреду и горячке ему казалось, что белые лисы приходят к нему, чтобы посмотреть, как он умирает, а белые люди достают блестящие маленькие мечи и выпускают из него дурную кровь, и вот он очищается. Когда Чжан выздоровел, то решил остаться рядом с маленькими блестящими медицинскими инструментами. Он стал помогать в Центральной городской больнице и однажды даже видел хромого доктора Владимира Казем-Бека[92].

В больнице же он впервые увидел рентгеновский аппарат. Снимки костей пугали окружающих, но Ли не мог отвести от них глаз – так ему было интересно. Видеть насквозь! Это ему знакомо! Да, он почти не встречал своих сородичей на севере в то время и уже почти перестал о них думать. Так увлекла его медицина. Но однажды он увидел снимок черепа необычной формы. «Брак, испортили пластину», – сказал тогда русский доктор, а Ли Чжан встал как столб. Даже челюсть некрасиво отвисла у полукровки. «Да, приятель, надо было стоять, как ты сейчас стоишь, а не вертеть головой».

Полукровка же увидел в черноте негатива профиль хули-цзин. Все обиды, лишения, злость и невыраженная тоска по близким, которых не было, вспыхнули снова. «Купец Ши Тян, подозрение на пулевое ранение в голову», – прочитал Ли и пошел посмотреть на этого купца вживую. Не ошибся – крепкий мужчина средних лет сидел на полу и не отбрасывал тени. Изящная женщина в простой одежде держала его за руку и заглядывала в глаза. Она тоже была лисой. И сын – чистокровный лисенок. Такая умильная сцена, что Ли Чжана чуть не стошнило.

Он сжал зубы и продолжил тайно изучать медицину. Правда, теперь его интересовали испорченные рентгеновские снимки и странные результаты анализов.

Надо ли рассказывать, что в смутные годы и годы потрясений, которыми так полнился XX век, вода в желтой Сунгари была особенно мутной. И в мутной воде легко ловить рыбу, прятать ловушки и добычу умелому рыбаку. Ли Чжан за долгую лисью жизнь научился многому, в том числе – разбираться в людях, играть на их слабостях и оборачивать последние на пользу себе.

Северный Китай превратился в Маньчжоу-Го[93], в харбинских школах обязательным стал японский язык, а направление южнее города стало проклятым. Ли боялся, как и все люди, но, как все лисы, умел слышать и прислушивался. По обрывкам фраз японских офицеров, по запаху южного ветра, по пьяным бредням и кускам бабьих слухов на утренних рынках он понял: на месте маленькой крестьянской деревушки стоит завод по очистке воды. Но только это не завод, там проводят опыты над людьми, как над животными. Фабрика смерти и людская опытная ферма для врачей из оккупантов. Он тогда подумал, что это мерзко, но ведь надо вытащить кишки из карпа, прежде чем готовить новогоднее блюдо, а гуйцэ[94] не сделать, не содрав с черепахи панциря.