И все мои девять хвостов

Он не удивился, когда узнал, что к выжившим врачам из Пинфана у них на родине была очередь из пациентов – они же такие умелые, так много знали. Ли задумался: приобретенное таким способом знание – тоже полезное знание, так получается? И, раскроив тысячу черепов, можно сшить новый череп? Если это так, то тогда и его самого, Ли Чжана, полукровку, можно перекроить, дополнить до целого? Неважно, до лиса или до человека, но до целого! Нужно только добыть достаточно материала для изучения. Ту самую тысячу черепов!

Идея захватила Ли Чжана, и, как житель Поднебесной, он умел чувствовать момент. Далекая холодная и огромная Маньчжурия – место, откуда выходят императорские династии, воины и белые варвары, наступая железной пятой на тонкий фарфор южных церемоний. За спиной у такого нашествия, да с принесенными технологиями, можно провернуть не одно удачное дело. Золото хунхузов на сопках Маньчжурии было ему в помощь – далеко не все черные старатели возвращаются из тайги.

Что северные территории страны ждет многообещающее будущее, понял не только Ли, но и его лисья родня. К концу XX века хули-цзин стали все чаще обращать свои взгляды на север как на перспективную территорию. Переезжали семьями и долго не писали друг другу, и даже на Праздник весны приезжать стали не все. Зато фраза: «Я вас вижу, и вы все у меня поплатитесь! Ваш Полукровка» – стала многим приходить во сне.

Полукровка Ли Чжан выяснил, наблюдая, изучая и постоянно совершенствуясь в расшифровке медицинских данных, что хули-цзин не лисы. Они – мутация, где у носителя изменены гипоталамус и мозжечок. Отсюда и скорость реакции, и чутье, и пси-способности. Так он считал. Никто не превращался в лису на самом деле. Хули-цзин просто сами верили, что становятся лисами, и всем вокруг внушали, что так оно и было. Он еще не выяснил, что именно делает жизнь лис такой длинной, но звероферма во Внутренней Монголии дала бы ему достаточно живого материала для наблюдений. У подопытных еще что-то было с энергообменом и гормональным фоном, до конца Ли Чжан не успел в этом разобраться.

Двое последних в роду северных лис, брат и сестра, на его глазах создали жемчужину из силы и любви, и все, что Ли так тщательно резал и успешно склеивал – связи, знания, теории, – просто лопнуло у него на глазах. Они словно рентгеном просветили его, разобрали на молекулы и собрали заново, не выпустили дурную кровь, как казалось ему в чумном бреду, а добавили недостающего. И красивая белая лиса подошла к нему не смотреть, как он умирает, а помочь ему ожить.

«Ты нас видишь, и мы рады, что ты с нами!» – сказала она ему на развалинах его фермы смерти.

Не все объясняется наукой, не все и ненавистью.

Чем все закончилось по версии Саши Кислицкой-Ши

Версия про преображения и добродетели

Звонить из Китая в Россию – дорого. «Вотсап» блокируется великим китайский файерволом. «Вейсинь» никто из живущих в Некрасовке себе не устанавливает.

Саша сжимала в руках белую пластинку мобильного, и он был горячим. Экран то вспыхивал, то гас, реагируя на покачивание. Вспыхивал, светился, отключался… Как мысли вспыхивают, светятся и гаснут от движений внешнего мира. Только заметишь что-то, уцепишься, начнешь понимать, обживаться в свете этого нового знания, а потом раз – и снова изменилась картина мира. Ладно бы как в калейдоскопе в детстве, когда сам вращаешь эту волшебную трубу, все-таки от тебя зависит хоть что-то, можно даже донести узор до мамы – показать, если идти тихо-тихо, не дыша, и мама согласится посмотреть, осторожненько нагнувшись.

Мама, ох, мамочка!

Позвонить и рассказать, что дочка твоя – китайская лиса-оборотень, да еще и спасла тут родственников. Правда, ферму развалила и лабораторию сожгла, посадят в китайскую тюрьму, наверное, но и там же люди живут, а у меня тут теперь большие связи среди нелюдей… Что за бред, да, мама?!

Но палец уже сам нажимает «Контакты», и строчки на ярком экране опускаются все ниже, ниже…

Стук в дверь – всегда не вовремя!

Саша подняла голову, мобильник, разумеется, тут же перешел в режим сохранения и погасил экран. «Не буду открывать! Нет меня!» – решила Кислицкая и затаилась, сжалась в маленьком бирюзовом плюшевом креслице, замерла, как лиса в норе. Прислушалась.

Поняла вдруг, что за дверью тоже прислушиваются. Услышала, как за стенкой гостиничного номера тот, кто пришел к ней, сменил позу и, кажется, царапнул, скрипнул суставами – сделал простое движение, но с усилием, как не в своем теле. Так бывает, когда пластмассовому пупсу выкрутишь руку, а потом обратно вставишь в тот же паз. С шершавинкой как-то идет, с калечинкой.

Гость не уходил, а постучал снова. Саша снова прислушалась. Она поняла, кто это, и ей стало страшно и неловко одновременно. Собственная старенькая любимая пижамка, еще мокрые волосы, да и сама она показались ей убогими, не тем нарядом, в котором должно принимать хоть кого-то, а уж его… «Не открою!» – все еще думала она, и румянец залил ее бледные щеки. И закололо внизу спины, в месте выхода хвостов, словно подталкивая ее к двери.