«И вновь я возвращаюсь…»

Подойдя к хребту Бархан-Будда и потратив четверо суток на преодоление его — верблюды устали и поднимались с трудом, они вернулись в княжескую хырму, где их ждали остававшиеся здесь семеро товарищей с верблюдами. Отсюда Николай Михайлович отправил телеграмму в Петербург, в которой сообщал о сделанных открытиях. Телеграмма, конечно, сначала ехала в тюке на верблюде, потом, быть может, на муле или лошади и уж из Пекина пошла по проводам в Петербург. А в одном из писем, отправленных в одно время с ней, написал: «Мы все находимся в вожделенном, здравии, живем дружно и помаленьку мастерим великое дело исследования Тибета. Мои спутники, казаки и солдаты, отличные люди, с которыми можно пройти везде и сделать все».

Первый этап путешествия кончился. От посещения Лхасы и теперь пришлось отказаться: трудно рассчитывать, что после сражения с тангутами-нголоками экспедиции откроют дорогу в нее.

«Ничего, — думал Пржевальский, — значит, и на сей раз не судьба. Значит, потом в Лхасу пойду… Вон в Тибете сколько еще мест, где мы не ходили…»

Однако и с такой надеждой на душе у него было пасмурно. В дневнике записал: «Крайне тяжело мне было сказать последнее слово: оно опять отодвигало заветную цель надолго, быть может, навсегда».

Теперь он решил пойти к северной горной ограде Тибета, к громадному хребту Куньлуню, который географы, по меткому определению барона Фердинанда Рихтгофена, называли «позвоночным столбом Азии». Белые пятна на карте Тибета не давали покоя Пржевальскому. Он просто не мог спокойно смотреть на карту, если взгляд находил места, где еще не пришлось побывать.

В ноябре, когда начались холодные бури, а мороз по ночам доходил почти до тридцати градусов, караван поднялся на предгорье Тибета. Один за другим неизвестные хребты получали названия и ложились на карту. Уже на плато, на обширной равнине, они обнаружили большое озеро, которое, несмотря на мороз далеко за тридцать, ото льда было свободно. Ни души на этой равнине, ни следа человека…

Далеко в стороне, на юго-западе, своими белоснежными пиками подпирал небо могучий хребет, названный Пржевальским из-за того, что видел его лишь издали, с берегов Незамерзающего озера, Загадочным. Снять новую горную гряду удалось лишь приблизительно. Этот хребет недолго назывался Загадочным: вскоре после возвращения экспедиции решением Русского географического общества его назвали именем Пржевальского.

Еще один новый год — восемьдесят пятый был встречен в пути. Отсвечивая в лунном свете, висела в небе величественная Шапка Мономаха — вершина, вознесшаяся выше всех остальных вершин хребта, пока еще загадочного, металось на ветру пламя костра, где-то в ущелье сыпались камни, и эти люди, затерявшиеся в мрачных горах, поднимали новогоднюю чарку, и каждый вспоминал про себя далекую родину…

Верпувшись в урочище, где оставлен был склад, Пржевальский снарядил Допдока Иринчинова и Кондратам Хлебникова на поиски пути к Лобнору через горы Алтын-Тага. Взяли они с собой двух верблюдов, продовольствия на две недели и вышли. Через двенадцать дней вернулись измученные — исходили все встреченные ущелья, излазили горы и даже перешли через них, но вынуждены были вернуться — всякий раз на пути вставала преграда. И все-таки нашли они проход через горы! Алтын-Таг — Золотые горы раздвинули свои стены перед человеком, открывшим их…

И вот они прошли покатой безводной равниной, встретив лишь одинокого волка, пересекли лессовую долину, местами покрытую камнями самой причудливой формы, спустились ниже, ощутив заметное потепление, и вышли на южный берег Лобнора. Берега его в тростниках еще были скованы льдом, по первые предвестники близкой весны — утки и лебеди уже показались. Только людей нигде не было видно. Не зная, кто приближается — друзья или враги, лобиорцы попрятались в тростниках.

Только потом, узнав, кто пришел, в пустую деревню вернулись хозяева и вынесли гостям теплый хлеб. Он изумительно пах и до боли напоминал о доме.

Почти до конца марта они пробыли здесь. Пржевальский продолжил исследование озера, глубже изучил нравы и быт лобнорцев. Трудная жизнь местного люда, его непрестанная изо дня в день борьба за существование вызывали в душе Николая Михайловича и понимание, и самый горячий отклик. Несколько иными глазами смотрел он теперь на этих людей, чем почти десять лет назад, когда впервые пришел на Лобнор. Тогда главным, пожалуй, чувством, которое он испытывал, глядя на них, было удивление. Теперь же таким чувством стало сочувствие.

Люди эти просты, миролюбивы, доверчивы и, как правило, обладают на редкость отменным здоровьем. Многим за девяносто лет, и они совершенно здоровы. Их правитель Кунчикан-бек — «Восходящее солнце», по словам Николая Михайловича, «человек редкой нравственности» и добрый до бесконечности. Ему было тогда 73 года, по он был в полной силе и смотрел на подданных как на своих детей. Поборов никаких не требовал, разве только просил иногда дров принести да помочь посеять хлеб, а осенью собрать урожай.