«И вновь я возвращаюсь…»

Как раз в эти месяцы из Китая вернулся венгерский путешественник граф Сечени, который сообщил, что, судя по всему, экспедиция Пржевальского находится в чрезвычайно трудных условиях. В газетах появились материалы, уже сдобренные солидной дозой фантазии, рассказывающие о том, что все спутники Пржевальского, не вынеся тягот пути, разбежались, что он ограблен и брошен на произвол судьбы в пустынях Тибета и если он еще не убит, то все равно скоро погибнет.

Петербургские газеты подхлестнули волну, и одна из них, «Голос», сообщила своим читателям, будто Пржевальский томится в плену. Патриотические чувства, однако, одержали верх над другими, и тот же «Голос» требует организовать поиски исчезнувшей экспедиции: «Ливингстона искали, Пайера искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает».

Как эхо, откликнулся «Исторический вестник»: «Мы с прискорбием узнали, что с Пржевальским случилось что-то недоброе… Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе».

Петербург, уже привыкший к триумфальным возвращениям Пржевальского, теперь всполошился. Никто ничего толком не знал, но в гибели путешественника мало кто сомневался. Говорили о его безвременной кончине, о том, как много еще сумел бы сделать, о том, что, будь у него надлежащие силы — усиленный казачий конвой и будь снаряжение лучше, никакой бы беды не случилось.

Всегда-то вот так: сначала вроде бы все хорошо, как будто человек и должен пробиваться и мучиться, делать что-то нужное не столько ему самому, сколько остальным, а потом, когда его уже нет, всем вдруг становится ясно, какой замечательный был человек и как в жизни трудно ему приходилось…

А он в это время был жив и даже здоров и вместе со всеми товарищами дружно шел через горы и пустыни Тибета в Цайдам. Откуда ему было знать, что дома и за границей его считают погибшим? Караван продвигался быстро — Пржевальский торопился в теплые равнины Цайдама, понимая, что и людям и животным нужно хорошо отдохнуть. Провизия давно была на исходе, и если что и подкармливало их, так это охота. Неизвестно, что и ели, если бы не удавалось настрелять горных куропаток уларов.

Еще один новый год — 1880-й был встречен в дороге, и горах. Снова приходят тоскливые мысли о доме, о матушке, так его и не дождавшейся, о полной неясности, застилающей путь впереди. Такое безрадостное возвращение…

Неподалеку от хребта Марко Поло в бесплодных холмах предгорья их встретила жестокая снежная буря. Мороз за двадцать градусов, жуткий пронизывающий ветер, заметающий снегом палатку и юрту до самого верха. Люди давно уже экономили пищу, а лошадей и верблюдов и вовсе кормить было нечем на этой земле. Хронометры, которые Николай Михайлович по обыкновению заворачивал и лисий мех, чтобы уберечь от мороза, и клал на ночь под голову, охлаждались настолько, что их было трудно в руках удержать. У Пржевальского стыли пальцы, когда он часы заводил. Слабый огонь костра из-за недостатка топлива почти не давал тепла, и люди, прижимаясь друг к другу, старались хоть как-то согреться.

Потом последняя горная стена, закрывающая дорогу в Цайдам, еще один каменистый крутой перевал… Обессиленные верблюды не могли подниматься, их приходилось развьючивать и весь груз тащить на себе, а животных, опутав веревками, тоже вытаскивать наверх. И если бы все это делалось с сознанием достигнутой цели, что лишения эти последние усилия после победы, все было бы легче тогда…

Но и в те трудные морозные дни Пржевальский ведет наблюдения. Пережидая бурю и дрожа от холода, он доискивается причин, вызывающих ее возникновение.

Трудности, однако, рано или поздно кончаются. И эти кончились тоже. Горы Тибета, леденящие тело и душу бури уже позади. Ближе и ближе желанный Цайдам…

Караван спустился в долину, полого идущую вниз, к равнине Цайдама, и шел теперь по высокому обрывистому берегу реки. Еще через день путники увидели впереди равнину, к которой стремились, словно бы задернутую полупрозрачным занавесом.

Оглянувшись назад, на горы, где они пережили столько лишений и через которые все-таки сумели пробиться, Пржевальский увидел суровые вершины, местами покрытые шапками вечных снегов, а местами задрапированные тяжелыми тучами. Скорее всего и сейчас там свирепо ревели бури…

А здесь едва ли не с каждым шагом становилось теплее. Солнце все щедрее пригревало землю, и в полдень даже в тени термометр показывал девять градусов. Чаще стали попадаться кусты хармыка и тамариска, пролетел первый чибис…

Оставив позади Южно-Кукунорский хребет и еще один, не столь уж высокий, они вышли к берегам самого Кукунора. Вспомнилось сразу первое посещение озера семь лет назад, когда удалось нанести на карту его северный и западный берега, удачливая охота в этих краях… И стоянку свою разбили как раз на том месте, где уже стояли тогда…