«И вновь я возвращаюсь…»

Видя необоримую решимость русского начальника продолжить свой путь, чиновники просили его оставаться на месте, пока они не получат ответ из Лхасы. Нарочный же в столицу будет послан немедленно. Ждать надо недолго: при благоприятном пути гонец обернется туда и обратно дней за двенадцать.

Николай Михайлович не знал, что в это самое время между русским посланником в Пекине и богдоханским правительством шла столь же тягостная, как и выжидание Пржевальского, переписка. Посланнику сообщали о том, что в настоящее время о судьбе русского путешественника ничего не известно, что местность, лежащая между Цайдамом и Сычуанью, чрезвычайно опасна для любых путников, поскольку изобилует разбойниками. Поэтому правительство не может взять на себя ответственность за жизнь Пржевальского.

Посланник же в ответ уверял, что полковник Пржевальский, имея за плечами опыт предыдущих экспедиций, когда он из Кукупора прошел в Северный Тибет, безусловно, уже преодолел самую трудную часть пути и спустился в долины, где обитает оседлое население. И здесь как раз правительство может оказать ему содействие, раз выдало разрешение на въезд в Тибет и непосредственно в Лхасу. И снова уклончивый ответ, и снова затягивается вязкая переписка…

Но Пржевальский пока ничего об этом не знал. Он мучился от бессилия, от бездействия и нетерпеливо ждал возвращения нарочного. Впрочем, предчувствие, которому он всегда доверял, подсказывало: ждет он напрасно. С чего бы подобреть вдруг тибетским властям…

И все-таки времени даром он не теряет — описывает правы тибетцев, обычаи, их одежду, жилища. Его наблюдения на удивление точны, проницательны. Не имея возможности вплотную заняться изучением быта местных людей, он тем не менее видит многое.

Лишь охота на некоторое время отвлекала от огорчи тельных мыслей. Ягнятники и снежные или гималайские грифы постоянно прилетали к стоянке, привлеченные возможной поживой. Громадные птицы с размахом крыльев почти в три метра не боялись людей и подпускали к себе шагов на двадцать. Несколько прекрасных экземпляров этих птиц пополнили коллекцию и после необходимой обработки были упакованы для дальнейшей дороги.

Местные жители, постепенно забыв о страшном, грозящем смертью запрете, все чаще приходили в лагерь и с любопытством разглядывали вещи, их окружавшие. Роборовский, не теряя времени, брался за карандаш и бумагу. Завязалась кое-какая торговля, с помощью жестов сложились беседы. Удавалось иногда объясниться и с помощью нескольких слов.

Чего только не наслышались о себе путешественники… Тибетцы верили слухам, гласившим, что у русских по три глаза, что они неуязвимы для пуль, что они умеют делать серебро из железа и что им доподлинно все известно о будущем. К ним относились так, словно бы они пришельцы из другого мира. Да так ведь в каком-то смысле и было… Трудно, очень трудно чужие люди находят общий язык…

Через пятнадцать томительных дней появились наконец чиновники из Лхасы с сообщением: вместе с ними прибыл и посланник для переговоров, но оп, к сожалению, в данный момент нездоров и потому просил на слоних передать: в столицу велено не пускать.

Вот и все. Только теперь Пржевальский понял, как надеялся на благоприятный ответ…

С тяжелым сердцем приказал Николаи Михайлович сворачивать лагерь. Тибетские вельможи не уходили, смотрели. Пржевальский ждал еще писем, которые должны были прийти в Лхасу к тамошнему китайскому наместнику через русское посольство в Пекине. Но даже и и этом отказали. Только пообещали переслать почту обратно. Боялись — вдруг в тех письмах будет нечто такое, что вынудит его переменить уже принятое решение…

Вот и упакованы вещи, верблюды навьючены. Пржевальский машет рукой, приказывая двигаться в путь. Посланник и его свита стоят и долго глядят вслед каравану. До тех пор стояли, пока он не скрылся за поворотом в горах.

Невеселые, тяжкие мысли одолевали Николая Михайловича…

Они шли через суровый, неприветливый край. И снова, в который раз окидывая взглядом окрестности, Пржевальский подумал о том, как неприхотлив, нетребователен бывает в жизни порой человек, если остается в таких вот местах — диких, неприглядных, холодных, где и воздуха-то меньше, чем в низких долинах, и где дождь, снег, град и бури не прекращаются кряду весь год. А ведь живут же здесь люди… И раз не уходят отсюда, значит, привыкли, значит, не желают для себя лучшего места. Выходит, любая земля может прокормить человека, стать родной для него, если пустыня и такие вот места могут…

И как-то совсем неожиданно, внезапно нахлынувшим чувством ему вдруг захотелось домой. Дома и в морозы тепло.

А в это время ни в Пекине, ни в Петербурге ничего не было известно о судьбе экспедиции. Более того, пополз ли слухи о том, что экспедиция бесследно исчезла и что Пржевальский скорее всего погиб.