«И вновь я возвращаюсь…»

Положение, в которое попала теперь экспедиция, оказалось до крайности неприятным и трудным. Вокруг на многие сотни верст ни души, и идти куда — неизвестно. Охоты не было, и людям пришлось выдавать по паре пригоршней ячменя на брата. Верблюдам вспороли несколько вьючных седел ради соломы, которой они были набиты, — другую пищу невозможно было достать. Опасность над караваном нависла серьезная.

Отряд прошел насквозь всю долину, по-прежнему не встретив ни следа пребывания здесь человека, и стал преодолевать новый горный хребет.

Все это время Пржевальский непрерывно работал: снимал местность, наносил на карту реки, новые горы, определял высоту местности, описывал встреченных животных и найденные растения. Одно из них, чахлое, невидное, бережно взятое из-под грязи и снега, оказалось новым родом, неизвестным прежде ученым. Его назвали позже «пржевальскией тангутской».

Трудной, мучительной оказалась дорога через этот хребет. Она вилась мимо зазубренных скал, шла вдоль обрывов, обходила глубокие провалы, разломы. И наконец вышла к верховью Янцзы.

И снова обильные пастбища в широкой долине, стиснутой на горизонте рядами гор, снова многочисленные стада куланов, яков и антилоп. В какие же крайности бросала путешественников их походная жизнь! Жара и морозы, голод и изобилие пищи, низкие зеленые долины и высокогорные равнины, покрытые снегом, — все здесь, в срединном Тибете…

Как-то раз во время одной из бесконечно многих охот, преследуя раненого яка и выпуская пулю за пулей, Пржевальский обнаружил, что осталась лишь пара патронов. Огромное животное, словно бы почувствовав это, остановилось и повернулось к охотнику. Затем кинулось на него. Пржевальский хладнокровно послал в цель обе пули, но животное они не остановили. Безоружный стоял стрелок перед разъяренным животным. Что тут оставалось делать… Пржевальский достал из за пояса мохнатый ячий хвост, собираясь метнуть его в глаза, на мгновение ослепить, остановить и в это время нанести удар прикладом по голове. Хотя и понимал, конечно, прекрасно: неопасен такой удар яку, если и штуцерная пуля, посланная чуть под углом в череп, его не берет…

Еще смертельно опасный момент, запомнившийся на всю оставшуюся жизнь…

Як почему-то остановился, когда его и охотника разделяло несколько шагов, наклонил низко рога и стал глядеть в упор налитыми кровью глазами. Неизвестно, сколько ото продолжалось — минуту или две, но як перестал размахивать хвостом, поднял голову, и Пржевальский, поняв, что раздражение животного улеглось, принялся потихоньку отступать. Потом он пригнулся к земле и пополз, не спуская с яка настороженного взгляда.

Позже, вспоминая в деталях все случившееся на этой охоте — свой азарт, беспечность, из за которой он едва не погиб, Пржевальский дал себе слово не выходить из лагеря, не взяв запасную — как раз на такой случай — коробку патронов.

Мрачная перед ними лежала дорога… Не каждый из попавших сюда мог бы преодолеть все невзгоды, которые она уготовила в изобилии. Время от времени путешественникам попадались человеческие черепа, выбеленные песком и солнцем кости караванных животных. Однажды они увидели труп богомольца, объеденный воронами, грифами и волками. Никто не узнает о последних минутах безвестного странника… Тощая дорожная сума, посох, который никто уже не возьмет в руки, глиняная чашка, которая никогда не согреется рисом, мешочек с чаем… Скоро все заметут песком ветры пустыни…

Глядя на то, что осталось от человека, Пржевальский думал о превратностях судьбы в жизни странников, о тех лишениях, которые они неизбежно встречают в пути, и о том, что никто из них не знает, где кончится для него дорога…

А сам он? Разве он знает? Только об одном мечтает: чтобы дорога для него не кончалась и чтобы всегда приводила домой.

Переправившись по льду на другой берег притока Янцзы, они ступили на обширное плато, полого поднимавшееся к хребту, укрытому накидкой вечных снегов. Таила — самый высокий из всех встречных хребтов… Его тоже надо было пройти.

Все выше и выше шел караван. С трудом передвигались животные, и людям тоже каждый шаг давался с трудом. Шли по неведомо кем пробитой тропинке, покрытой льдом. Верблюды скользили, падали, и поднять их стоило немалых усилий. Пришлось посыпать тропу песком и мерзлой глиной.

Еще четыре верблюда остались лежать в снегу позади каравана. Окостенелыми, негнущимися на морозе пальцами снимали казаки с них вьюки… Пржевальский, превозмогая боль в обмороженных обеих руках, снова и снова брался во время съемок за потяжелевшую вдруг буссоль…

Спроси, что лучше, предпочтительнее — изнуряющее, испепеляющее солнце летней пустыни или ее морозные ветры — право же, не смог бы ответить… Летом мечтаешь о холоде, а зимой — о тепле… Вечно нам хочется того, чего у нас нет… Но какие же это жгучие крайности — пламень и лед — зной пустыни и стужа нагорья!

На пути к перевалу они впервые набрели на людей. Несколько всадников с пиками в руках пришпорили лошадей и поскакали навстречу. За поясом каждого был не то меч, не то сабля, за спиной — фитильное ружье.