«И вновь я возвращаюсь…»

Первым делом он выгнал проводников — без них-то спокойнее. По крайней мере, можно будет рассчитывать на собственные силы. Потом немедля запасся водой и стал искать путь в лежащие уже поблизости горы.

Кое-как выбравшись из глубокого ущелья и переправившись через быструю реку, караван вышел к тому месту, где она вырывается из тесных объятий скалистых гор. Здесь Пржевальский решил осмотреться и всерьез подумать о том, куда дальше идти.

Путь он мог теперь искать только на ощупь. Для разведки составили пару разъездов: в один отправили Иринчинова и Коломейцева, а в другой пошел сам вместе с унтер-офицером Урусовым. И те и другие взяли с собой воду и немного еды. Повезет ли кому-то из них…

Разразилась гроза. Бурные мутные потоки воды тут но образовали быстрый ручей. Он исчез почти мгновенно, едва кончился дождь. Пржевальский, поднявшийся имеете со своим спутником по крутому горному склону, неожиданно услышал впереди неподалеку, в соседнем ущелье, голоса и вскоре увидел двоих монголов. Они объяснили, что ищут потерявшихся лошадей и не на шутку перепугались, увидев вооруженных людей.

Это была счастливая встреча, потому что монголы пообещали показать дорогу в Цайдам, лежащий уже на другой, южной стороне Наньшаня. Снова блеснула изменчивая звезда удачи…

На радостях оттого, что теперь была известна дорога г. Цайдам, было решено хорошо отдохнуть, а уж потом тронуться дальше и выше в горы.

Свой лагерь они разбили на зеленом уютном лугу, возле чистого ключа, впадавшего в небольшую горную речку. Так и прозвали это местечко: Благодатный Ключ. Первым делом расстелили на траве постельные войлоки, насквозь пропитанные соленой пылью, и как следует выбили их. Потом привели в порядок себя и багаж. На противоположном обрывистом берегу реки казаки вырыли печь и наловчились выпекать хлеб, вкус которого все давно позабыли.

Те несколько дней, проведенные у Благодатного Ключа, позволили им отдохнуть и набраться сил. Спалось в свежей прохладе спокойно и безмятежно, пищи было вдоволь, а полное отсутствие местного люда избавляло от постоянной тревоги и беспокойства.

И правда благодатно, покойно вокруг…

Повсюду, даже возле самой стоянки, раздавался тонкий свист юрких сурков, приглядевшись к которым Пржевальский обнаружил в них новую разновидность. Да один из казаков добыл двух беломордых маралов — крупных животных с высокими рогами. Маралы, покрытые пу шистоп шерстью, тоже оказались новым видом.

Безусловно, другой человек наверняка был бы доволен такими открытиями, но Пржевальский, привыкший за свою жизнь к большой, обильной охоте и к крупным открытиям, был недоволен. Все мало казалось ему.

А охота и в самом деле была неудачной. Изредка попадались следы диких яков, осторожные куку-яманы быстро скрывались при виде охотников, горные бараны, ловко взбираясь по осыпям и перескакивая с камня на камень, бежали от встречи с людьми, как-то раз невдалеке промелькнул медведь. Однако никого из этих зверей охотники добыть не могли — слишком уж трудно в горах выслеживать и преследовать их.

Час проходит за часом, гудят натруженные ноги, дыхание по мере подъема становится чаще, и, когда взошедшее солнце освещает снежные вершины, удивительные чувства овладевают охотником…

«Забыты на время и яки и куку-яманы, — пишет Пржевальский, вспоминая дивные впечатления от прошедшего дня, — весь поглощаешься созерцанием величественной картины. Легко, свободно сердцу на этой выси, на этих ступенях, ведущих к небу, лицом к лицу с грандиозною природой, вдали от всей суеты и скверны житейской. Хоть на минуту становишься духовным существом, отрываешься от обыденных мелочных помыслов и стремлений…»

Наверное, поэтому манили его высокие горы — в них он чувствовал себя чище, лучше, свободнее. Поднявшись над грядой скалистых вершин, оставшихся такими же, какими они были и сотни тысяч лет назад, он думал о скоротечности жизни, о том, как много нужно успеть сделать до наступления своего последнего часа. Горы не подавляли, но окрыляли его.

И на сей раз он открыл два огромных хребта, о существовании которых ни один географ не знал. Как-то, уже хорошо отдохнув у Благодатного Ключа, Николай Михайлович решил подняться повыше — посмотреть поближе вечные снега и ледники. Отъехав от стоянки верст десять и поднявшись к леднику через сплошные груды камней и дальше через глубокий снег, он вышел на вершину горы.

Отсюда открывался изумительный вид. Снеговой хребет под ногами Пржевальского тянулся на юго-восток верст на сто. Отдельные вершины поднимались почти на шесть тысяч метров — величественные, облитые белой пеной вечных снегов. Перпендикулярно снеговому хребту тянулся другой, тоже кое-где с белоснежными пиками, замыкающий далеко на юго-востоке громадную равнину. Пользуясь радостным правом первооткрывателя, в тот же самый час, когда совершилось открытие, он назвал главный хребет хребтом Гумбольдта, а другой — хребтом Риттера в честь двух выдающихся географов века.