«И вновь я возвращаюсь…»

Навсегда запомнил Николай Михайлович эти минуты. Никогда до сих пор он не поднимался столь высоко, и никогда прежде ему не открывалась такая глубокая и такая обширная даль…

Уже собирались оставить Благодатный Ключ и двинуться далее, да пришлось задержаться — всерьез расхворался переводчик Абдул. У Николая Михайловича было одно средство, всемерно испробованное, — хорошая доза хины, которое и на этот раз не подвело. Но именно в эти дни нагрянула другая беда, гораздо опаснее: вот тот случай с Егоровым.

А впереди за горами лежала обширная равнина, покрытая местами солончаками, а местами и сыпучими песками. Но здесь в отличие от пустынных гор можно было встретить людей — подданных цайдамского князя Курлык-бэйсе, пасущих стада. Волей-неволей Пржевальскому приходилось искать с ним встречи: нужно было подкупить продовольствия и нужен был проводник в Тибет.

Стойбище князя находилось на другом берегу озера Курлыкпор, и Пржевальский собирался уже переправиться, как вдруг тот объявился сам в сопровождении пышной и предельно грязной свиты. Впрочем, и повелитель чистотой не блистал: при взгляде на этого молодого человека лет тридцати, украшенного множеством всяких побрякушек и серебряных колец, возникала мысль присоветовать ему немедленно отправиться в баню.

После первых же минут оживленной беседы Пржевальскому стало, ясно, что князь получил уже предписание делать все возможное, но не пустить русских в Тибет.

Однако проводника князь нашел. Правда, лишь до стойбища соседнего князя Дзун-Дзасака. Николай Михайлович даже обрадовался, поскольку хорошо знал и ого человека по первому своему путешествию. За семь шт до этого князь вполне приветливо встретил русских, и Пржевальский рассчитывал на такое же отношение и сейчас.

А Дзун-Дзасак изменился. А может, не он, а время тало другим. Николай Михайлович вполне допускал, что и этот князь получил соответствующие инструкции относительно того, как вести себя с путешественниками. Большого труда стоило теперь выговорить проводника…

Но вот преодолены последние препятствия, оставлены на хранение после утомительных уговоров коллекции, лишний багаж, и облегченный караван выступил в путь. Их ждал Тибет — страна неизведанная.

Сюда, к сердцу Центральной Азии, медленно, но неуклонно вел Пржевальский своих людей. Нигде более по всей Земле не найти столь удивительного плоского нагорья, вознесшегося за облака, до высоты почти в пять тысяч метров. Остроскалистые горные хребты, со всех сторон окружившие эту страну, стоят у ее границ вечными стражами. Только в отдельные области Тибета удалось проникнуть европейским путешественникам ценой неимоверных усилий, ценой угаснувших жизней.

Специально обученные англичанами делать глазомерную съемку индийские жрецы — брамины, которых называли «пундитами», тайно скрывая свои намерения и цели, направлялись в Тибет из Индии. Древними путями буддийских паломников пробирались пундиты в Тибет. В строгом секрете составлялись для них инструкции, выдавались задания, да и сами имена их были упрятаны за массивными дверцами английских сейфов — лишь по номерам или зашифрованным буквам различали секретных агентов, чтобы не смогли распознать и разоблачить их буддийские монахи, бдительно стерегущие свой дом и веру. Но даже и самые выносливые и самые преданные агенты смогли пробраться лишь в южные, наиболее населенные части Тибета, откуда течет к океану великая Брахмапутра.

Пржевальский шел не таясь, открыто, зная твердо, что в минуту опасности может рассчитывать лишь на себя самого и на своих товарищей. Это очень мало значило бы для какого-либо другого человека, и это очень много значило для него.

Всякий раз, выступая в большую дорогу по Азии, приходилось ему выслушивать такие напутствия, которые останавливали других, отнюдь не робких людей. Вот и теперь пугали его глубокими снегами, через которые ни за что не пройти, мучительными болезнями от большой высоты, разбойниками, наконец, которые, по самым точным сведениям, уже дожидаются чужеземцев в узких горных ущельях, — зачем же идти на верную гибель?!

Во второй половине сентября семьдесят девятого года караван, постепенно поднимаясь и обходя препятствия, ступил на последнюю ступень перед Тибетским плато. Все вокруг — и природа и звери — как-то сразу, будто бы по волшебству, стало другим. Словно бы иной мир раскрыл перед ними свои ворота…

Неподалеку от лагеря спокойно паслись табуны куланов, мирно разгуливали дикие яки, легкими, быстрыми прыжками проносились тонконогие антилопы. Животных совершенно не беспокоило близкое соседство с людьми!

И птицы здесь обитали другие, каких редко встретишь на низких равнинах. Право же, временами Николаю Михайловичу казалось, что он попал в первобытный рай, где животные еще не привыкли видеть в человеке опасность…

Но то был рай лишь для животных. Огромная высота давала людям знать о себе буквально на каждом шагу: одышка, учащенное сердцебиение, головокружение, быстро появляющаяся усталость… Трудно привыкать ко всему атому было…