«И вновь я возвращаюсь…»

В конце мая они снова у порога Дунюаньин. Узнав о приближении хорошо знакомого русского гостя, амбань поспешно высылает навстречу ему чиновников, чтобы поскорее получить долгожданные подарки. Щедро одарив и самого князя, и его сыновей, а также и ламу Сорджи, оказавшего в прошлом году много услуг, Пржевальский появляется на улицах города. Снова такой же переполох, снова толпы любопытных глаз, сопровождающих каждый шаг. Все-таки трудно привыкнуть к этому…

На этот раз он предстает перед княжескими сыновьями во всем великолепии офицера Генерального штаба. Хорошо сидящий мундир с золотыми погонами производит неизгладимое впечатление. Теперь ни у кого из хозяев уже не остается сомнения, что их гость очень важный чиновник.

А князь в своем отношении к русским гостям неожиданно переменился. И в худшую сторону. Николай Михайлович строил всякие предположения, пытаясь найти подходящее тому объяснение, и остановился на том, что князь получил тайные инструкции из Пекина, а может, и выговор за самовольный радушный прием. Как бы то ни было, но именно теперь, когда все складывалось как нельзя лучше, князь стал прибегать к различным уловкам, отговаривая русских идти вместе с тангутами.

В конце концов, князь уверил вынужденно, что тангутский караван, направляющийся в сторону Кукунора, без русских не выйдет из города. Пржевальский посомневался, но все же поверил. А утром он обнаружил: тангуты ушли.

Как же негодовал он тогда! На двуличность князя и его приближенных, на неблагодарных его сыновей, наконец, на святого отца, совсем уже завравшегося. А Си Я? Ведь честное слово давал, что тангутский караван по отправится в дорогу один… И, самое обидное, ничего уже не поправить, не изменить… Только и осталось спешно догонять караван…

Но тут появляется Си Я и сообщает: начальник каравана на свой страх и риск остановился и ждет русских неподалеку от города. Не сразу поверил Пржевальский юноше…

Но лишь в дороге он понял, сколь трудно пришлось бы им, если бы шли они в одиночестве. Только тангуты, превосходно знавшие путь, по неуловимым, им одним знакомым признакам могли отыскать среди бескрайних песков воду. Иногда после перехода в несколько десятков верст они находили колодец, мимо которого можно было пройти совсем рядом и не заметить. Часто они останавливались в местах, ничем не отличавшихся от других, и, начав копать, на глубине приблизительно в метр встречали мутную соленую воду.

Однажды, кое-как утолив жажду и вычерпав всю воду для верблюдов, они увидели на дне колодца разложившийся человеческий труп. И спустя много лет Пржевальский, когда вспоминал этот случай, чувствовал подступающую, как в тот день, дурноту…

Терпеть жуткий пустынный зной, терпеть жажду — к этому можно еще приспособиться, но он никак не мог привыкнуть к постоянному, временами просто обезоруживающему, а чаще связывающему по рукам и ногам любопытству попутчиков.

Их привлекало решительно все в снаряжении русских — оружие, одежда, обувь, посуда, в которой они готовят пищу, наконец, сами продукты. Наибольший же их интерес вызвало то, что делали Пржевальский с Пыльцовым, — астрономические и метеорологические наблюдения и даже записи в дневнике. То, что путешественники набивают чучела птиц и животных, собирают и сушат растения, еще можно понять: все это они хотят показать у себя дома. Кроме того, из растений можно приготовить лекарства, но зачем эти странные, непонятные приборы, к которым русский начальник то и дело прикладывается…

Пустынна дорога в пустыне. Не видно юрт, навстречу идущих караванов. Зато часто встречаются следы нашествия дунган: нет-нет попадется скелет человека, а то и целые груды их…

И вдруг все вокруг резко меняется. Впереди выросла величественная цепь гор Ганьсу, вставшая естественной преградой на границе песчаных равнин Алашаня. А дальше в смутных, неясных контурах прорисовались снеговые вершины. Еще день пути, и снежная гряда отвесной стеной закрыла им путь.

Пустыня отступила внезапно, и перед путниками пролегли возделанные поля, цветущие луга, среди которых уютно расположились китайские фанзы. Глаза, в течение долгого времени привыкшие видеть унылое однообразие желтых песков, с трудом верили в реальность зеленых, усыпанных цветами долин.

И вот, перевалив через хребет, путешественники спустились в долину реки Тэтунг-Гол — быстрой и шумной, сжатой по берегам обрывистыми скалами. Здесь караван расстался с тангутами: совсем разболелся юный Чебаев, и Пржевальский решил выждать, когда он поправится.

Оставив верблюдов на пастбище — по словам местных людей, они не смогли бы преодолеть стоящие впереди горные кручи — и наняв мулов и ослов, путешественники продвигаются все дальше и дальше к северной окраине равнины, лежащей по ту сторону гор, где на высоте почти в три тысячи метров расположилась кумирня Чейбсен. От нее всего несколько дней пути до берегов загадочного Кукунора. И снова нетерпение охватывает Пржевальского — так хочется ему скорее оказаться у этого озера…