И только пепел внутри…

– Пап! – окликнула меня Катя неожиданно громко.

– М? – отмер и смыл пену с рук.

– Я спросила: тебе чай или кофе налить? Может, молоко?

– То же, что и себе.

– Тогда чай.

Звон столовых приборов, шум чайника, скрип стульев – все эти звуки внезапно сменились абсолютным вакуумом, когда мы с дочерью оказались за столом друг напротив друга. Прокручивая в руках кружку с горячим крепким чаем, несмело поднял взгляд на Катю. Она несколько меланхолично ковыряла вилкой котлету в своей тарелке. Задумчиво посмотрела на пустой стул между нами, а затем на меня.

– Так надо, пап. Бабушка сказала, что в том центре живут женщины и даже дети, которых обижали и били их мужья, поэтому теперь им некуда идти и нечего надеть. Если бы мама была жива и узнала о них, то она бы всем им обязательно помогла.

Бы…

– Я знаю, – ответил тихо, опустил глаза на свою котлету, к которой так и не притронулся.

– Я ещё свои вещи положу, которые мне маленькие. Можно?

– Можно, Катя. Можно.

Тёща постаралась. Видимо, сеансы у психолога были отлично ею впитаны, а затем те же приемы были применены и на моей дочери. Иначе, мне кажется, Катя сейчас ровно с таким же тяжелым сердцем шла к тому, чтобы собрать вещи своей матери и просто отдать их незнакомым тётям.

Наверное, то, как Катя воспринимает ситуацию сейчас – хорошо. Я так не смог и не смогу.

Всё-таки, быть ребенком – значит, видеть мир шире, акцентируя внимание на очень многом; и иметь способность переключаться с одного события, которое уже потеряло свою актуальность, на другое. Мой же мир, и мир таких же потертых жизнью людей, со временем, травмами, опытом и жизненными обстоятельствами потерял способность быстро переключаться. Мы зацикливаемся, мы трём одну и ту же пластинку сотню раз, надеясь услышать что-то новое, надеемся, что в первый раз расслышали неверно, но снова и снова слышим ту же самую унылую мелодию, у которой есть один единственный смысл – тот, который мы поняли сразу, хоть и продолжаем делать вид, что это совершенно не так.

Катина тарелка быстро опустела. Слишком быстро. Я же не хотел, чтобы наш ужин заканчивался, потому что после него нужно будет идти в комнату открывать шкаф и…

Чёрт! Нужно просто это сделать. Это вещи. Всего лишь тряпки, в которых уже нет и не будет ее души. Нужно просто отдать их. Отпустить.

– Пап, ты долго ещё будешь? – спросила Катя, разглаживая в руках фантик от шоколадной конфеты.

Поднял на дочь взгляд и проследил за тем, куда она смотрела – в мою тарелку. Понял, что не съел даже треть из того, что было мне предложено.

– Я… в университетской столовой перекусил, – соврал.

– Давай, тогда Мульту отдадим? Он любит котлеты. Да, шерстяной? – обратилась она уже к нему и пропала под столом, чтобы, вероятно, погладить пса, который радостно заговорил на своём, на собачьем.

Пока дочь не видит, отодвинул от себя тарелку, поставил локти на стол и с силой растер лицо ладонями. Нужно собраться. Это просто тряпки, которые кому-то могут быть полезными.

– Идём, Катюш, – сказал я и резко вышел из-за стола, словно боясь передумать.

– Держи, Мульт, – послышалось за спиной, когда дочка отдала псу мою пайку. Сзади послышались шаги. – Сейчас я сумки из своей комнаты принесу, – бросила Катя и свернула в противоположную от моей комнаты сторону.

Открыв дверь, сразу включил в комнате свет и увидел шкаф, который отражал абсолютно потерянного меня в высоком зеркале.

– Вот, – вошла следом Катя и сложила рядом со шкафом четыре темно-синие сумки. – Начнём? – обернулась она.

Молча кивнул. В горле пересохло.

Двинулся к шкафу и, неосознанно задержав дыхание, распахнул зеркальные дверцы. В нос сразу ударил сладкий запах смородины. Голова закружилась, веки неконтролируемо опустились.

– Мм, – протянула дочка почти мечтательно, и только звук ее голоса помог мне прийти в себя. – Мамой пахнет.

– Да, доча. Мамой.

Разглядывая вешалки, прочистил горло. Катя тем временем пробежалась пальчиками по тканям.

– С чего начнём? – спросила она, глянув на меня снизу вверх.

«Со стакана водки» – мелькнула в голове мысль и сразу погасла, когда Катя бережно взяла вешалку с голубым платьем.

– Помнишь, как мама съехала в этом платье с новой горки в соседнем дворе, когда мы шли от дяди Гены?

– Помню.

– Она еще не заметила, что там внизу лужа и прямо в нее съехала, – улыбалась дочка воспоминаниям.

Кажется, даже я нашёл в себе силы, чтобы улыбнуться, вспомнив, как Маша потом стянула с меня кофту и повязала ее рукавами на пояс так, чтобы прикрыть грязное пятно на платье. И идти ей пришлось враскоряку, чтобы мокрая грязная ткань как можно меньше касалась пятой точки и ног.

– Помню, – кивнул дочери.

– Кладём в сумку? – посмотрела она на меня и этим огорошила.

Почему бы просто не остановиться на воспоминаниях?

– Да.

Короткое слово на выдохе – всё, на что меня хватило.

– Ой! – спохватилась Катя и потянулась за бледно-сиреневым брючным костюмом. – А в этом костюме мама выступала перед школьным собранием. Красивая такая была.

Была…

Снова болезненный ком сковал горло. Шумно и резко вобрал носом воздух и вскинул голову, чтобы, наконец, взять себя в руки.