И только море запомнит

Взяв из ящика возле запыленного мутного зеркала, частично занавешенного грязной красной тряпкой, бутылку бурбона, Моргана зубами выдергивает пробку. Она наливает алкоголь в стакан и залпом опрокидывает в себя. Легкое помутнение в голове, потемнение в глазах и горький привкус спирта, впрочем, дают возможность отвести душу. Хорошим решением будет разово повысить норму грога в неделю. Это успокоит пиратов хотя бы на время. И трюмные крысы замолкнут и не посмеют роптать со дна.

О’Райли давно не спускалась на нижние палубы, но она знает все гуляющие по кораблю слухи. Недовольные поведением лорда матросы слишком громко шушукаются, но преданные люди в полуночной тьме всегда расскажут, за что осуждают и обсуждают капитана. А Моргану осуждают практически за все. Сквозь доски сочится не только морская вода, но и терпение экипажа. О’Райли меряет шагами каюту, то и дело подливая себе в бокал бурбон. Остановившись у подставки с оружием, она выхватывает из ножен шпагу и делает несколько элегантных движений. Кончик оружия утыкается в золоченый глобус, покрытый местами черной плесенью так, что границы размылись.

«Нужно отправиться в Нассау», – не самый ближайший порт, но там ее команда сможет передохнуть и перетерпеть самое сложное – общество ограничивающих свободу британских солдат.

Ничто так не успокаивает пиратов, как возможность пропустить пинту-другую и принять участие в пьяной драке. Лучше бы подошла Тортуга, но тащить Кеннета и свору его бешеных собак в самый главный пиратский порт – несусветная глупость. А Нассау все еще остается британской колонией, пусть и добившейся если не независимости, то права, чтобы на нее король Георг смотрел сквозь пальцы, наплевав на разбой и грабежи.

Вернув изящное оружие с растительным орнаментом на серебряной рукояти на подставку, О’Райли вновь опускается за рабочий стол. Она уже несколько часов разбирает собственный почерк, но мысли все время останавливаются на небрежных портретах в уголках листов. Пока Кеннет спал, она зарисовала его лицо, раскиданные по подушке волосы и съехавшую рубашку, набросала профиль и нелепый хвостик с вплетенной в него черной лентой, изобразила стоящим за штурвалом ее же корабля, свободного и гордого.

Со страниц дневника он взирает на нее с презрительным видом. Даже воссозданные ее рукой, черты не стали мягче. Моргана ловит себя на мысли, что ей нравится смотреть на профиль Бентлея. Забывая о грубости, холодности и отстраненности, она находит его лицо довольно привлекательным и не отталкивающим. Если бы капитан не знала, как лорд ведет себя и как относится к пиратам, она бы даже разрешила себе влюбиться столь же жарко, как королева Грануаль в Рамиро де Молину.

Ему к лицу каждый безупречный наряд из дорогих тканей. Хотя память воскрешает и обрывки первой их встречи – в форме, напуганный, но с пытливым и изучающим взглядом, он тоже был хорош. Останься он на службе в королевском флоте, точно бы дослужился до статуса адмирала и тогда бы стал карающим мечом беспощадного закона. Но он избрал другой путь. На этом пути, как полагает Моргана, он раскрывается иначе, демонстрируя не самое худшее. А может, не самое худшее он бы показал как раз на месте военного, ведь только паршивцы, беспринципные гады вырывают себе лучшее место под солнцем, а Кеннет как раз идеально устроился.

Капитан ведет кончиком указательного пальца по портрету, едва размазывая угольный край. Однако, замечая на запястье красный след, Моргана сминает лист, вырывает и отбрасывает в сторону.

– Ненавижу.

О’Райли шумно выдыхает, отвлекая себя от мыслей о Бентлее. Сколько угодно можно тратить время на ненависть к нему, но ситуацию подобное не исправит. «Нассау. Мы отправимся в Нассау», – она берет в руки октант[17]. Крутит, задумчиво созерцая: «Сделаем там остановку на полторы или две недели, а затем… Куда мы отправимся затем?»

Может, отказываться от помощи мичманов Кеннета было скверной идеей, однако Моргана предпочитает сама рисовать карты. Ей крупно повезло, что квартирмейстер на ее первом корабле увидел в ней задатки хорошего штурмана и подсунул под бок молчаливого, часто подвыпившего и очень грубого Джеймса Блэка, питавшего ненависть к их глупому капитану новой закалки. Часто, с сухарем за щекой склонившись над картой на затхлой нижней палубе, он поучал ее, рассказывая премудрости построения маршрута вдоль береговой линии.