И только море запомнит

Мощная волна ударяет в бакборт, и О’Райли крепче хватается за единственную опору. Кеннет же валится на колени, но лейтенант спешит подхватить его и помочь добраться до двери. Дьявольски завывая и беснуясь, бешеный ветер свистит снастями, гремит ими. И стоны, рев, вопли скрипящей обшивки сливаются в единую грозную симфонию, поражающую своим грохотанием. Ветер давит на корпус, на такелаж и срывает несчастный марсель. И Моргана принимает, очевидно, рискованное, но правильное решение – привязать себя к основанию штурвала промокшим канатом.

Особо крупная волна врезается в корабль, серая пена заполняет палубу и спешит тут же скатиться обратно за борт. Моргану окатывает с головы до ног. Тонкая рубашка даже под камзолом промокает насквозь, а ледяная соленая вода в сапогах неприятно хлюпает и чавкает. Море раскачивается, колыхается, не находя себе места, и сливается в единое целое с низким небом, грозящим вот-вот обрушиться сплошной каменной глыбой.

Молния росчерком прорезает небо, разделяя его на несколько неравных осколков, и на короткий миг все становится светлым, как при ясном дне. Зазевавшийся матрос не успевает схватиться за канат и со стоном срывается вниз. Его предсмертный вопль заглушает раскат грома – завершающий аккорд вступления. Еще одна волна стремительно уносит тело в море, жадно заглатывает его, и к горлу капитана от ужаса перед великой стихией подступает ком. Глаза Морганы заливает водой, но она стоически и уверенно направляет корабль вперед.

«Острое лезвие», как легкую щепку, бросает из стороны в сторону. Нос корабля то взмывает вверх, то опускается вниз, и кажется, что уходит прямиком в пучину. Ванты ревут, гудят, их голоса отдаются в голове Морганы резким «держись». А ей только и остается, что держаться. Ведь без нее корабль окажется там, где ему точно еще рано быть, – на морском дне.

Первый час их знатно носит из стороны в сторону. Бриг уходит то в правый, то в левый крен. Все новые и новые волны захлестывают корабль. Жесткий, злорадный оскал не сползает с лица капитана. Словно в эпицентре бури она чувствует себя особенно живой. И экипажу корабля остается только черпать ведрами воду да налегать в трюме на помпу, пытаясь хоть как-то облегчить участь «Авантюры» и своего капитана.

Вода вокруг пенится. Еще несколько часов ад кипит и бурлит. Молнии рассыпаются снопом искр, грохот сравним с барабанным боем.

Но море стихает. Успокаивается не по щелчку пальцев, а как похлебка, снятая с огня. Капитан выдыхает. И корабль, словно вторя ее сумасшедшим мыслям, перекатывается по волне мягче, чем было до этого. От ледяной воды О’Райли вся продрогла, и кончики пальцев задубели, став деревянными палочками. Но она рада, безусловно счастлива, что в этот раз вода не захотела забрать ее в свою власть. Она бормочет себе под нос молитву и слова благодарности.

– Кэп! Жива?! – рокочет чернокожий старпом. Даже два столь простых слова он выдает с неразборчивым акцентом, так что они превращаются в разбухшую кашу.

– Жива. Скажите трюмным старательнее налегать на помпы. Да дайте потом им всем… хорошенько просохнуть и прогреться.

Моргана снимает бесполезный капюшон, убирает от лица слипшиеся, промокшие волосы. Все закончилось. И теперь нужно пересчитать погибших и пострадавших да постараться разобраться с заполненными водой палубами. Если бы не огромный галеон на хвосте, они могли бы поживиться дальше по пути пострадавшими от бури кораблями торговцев. Но приходится упускать выгоду.

* * *

Бентлей никогда не должен был выйти в море. Его отец никогда не позволил бы ему это сделать, если бы был чуть более внимательным по отношению к нему. Но это, пожалуй, и сыграло на руку молодому лорду, которому так отчаянно хотелось стать самым великим, лишь бы заслужить поощрение и похвалу от отца. Единственное, о чем он не подумал, так это о матери. Уже позднее пришло осознание, что она осталась с отцом наедине. И, скорее всего, ей приходилось выслушивать, какой же их сынок неблагодарный.

Бентлей искренне любит свою мать. И уверен, что, несмотря на его своевольное поведение, она тоже продолжает его любить. Возможно, ему не стоило ее покидать – хотя бы потому, что один на один с отцом всегда было невозможно оставаться. Но он сделал свой выбор, который теперь привел к весьма интересным последствиям.

Мэрилинн Кеннет души не чаяла в своем сыне. Единственное, что ее безусловно расстраивало, так это тот факт, что родился мальчик. Конечно, в столь жестоком мире, в котором они живут, родиться мальчиком было лучше, но Мэрилинн молилась, чтобы господь послал ей еще одну дочь. Миссис Кеннет постаралась бы обеспечить ей лучшую долю. Та стала бы женой состоятельного человека. Но у Мэрилинн родился сын – гордость семьи Кеннетов. И она никогда не думала, что это маленькое чудо, скандально заявляющее о своем рождении, смотрящее на мир большими серыми глазами, когда-нибудь разобьет ее сердце.